очередной грабеж отдельных районов Москвы различными частями войск попеременно. Известно, что такое упадок дисциплины для армии, но на этом дело не останавливалось: перед французской армией уже в Москве вставал ужасный призрак голода. Пожар и беспорядочный грабеж скоро истребили московские припасы. От недостатка фуража лошади в Москве гибли сотнями ежедневно. Официально все в армии Наполеона обстояло благополучно, издавались успокоительные прокламации. На Большой Никитской в барском доме Познякова был устроен импровизированный французский театр для развлечения офицеров армии. Но все, что мы знаем о деятельности Наполеона и главного штаба армии за это время, говорит о беспокойстве и заботах и о том, как постепенно назревала мысль об эвакуации разоренной столицы, дальнейшая задержка в которой могла только повредить уже подточенным жизненным силам великой армии[64].
6 октября, когда достаточно выяснилась и неудача попыток завязать переговоры с императором Александром I и частичный переход в наступление со стороны Кутузова и невозможность долее оставаться в Москве, Наполеон отдал приказ о выступлении по Калужской дороге. В Москве с молодой гвардией на некоторое время задержался ее генерал-губернатор, маршал Мортье, которому Наполеон с первого своего ночлега, из села Троицкого, на р. Десне, предписал раненых и отсталых солдат отправить из Москвы в Можайск, 10 или 11 октября в 2 часа утра поджечь магазины с вином, казармы и все публичные здания, исключая Воспитательного Дома, поджечь кремлевский дворец, изломать все ружья, лафеты и колеса и положить порох под кремлевские стены; взрыв Кремля должен был последовать за выходом последних французских войск из города. Этот акт вандализма чрезвычайно характерен для самого Наполеона. Войдя в Москву, Наполеон принимал меры, чтобы сберечь ее, потому что она была ему нужна; теперь, озлобленный и раздраженный, он сорвал свою злобу на уцелевших исторических памятниках Москвы; это была расправа над ничем неповинной вещью, — расправа, к которой не раз прибегал Наполеон в минуты сильного гнева, но никогда, кажется, эта расправа не переходила столь резко границы бесцельного вандализма.
Оставление Москвы французами на некоторое время погрузило город в полную анархию. Мортье выступил из Москвы 11 октября вечером. «Ночь после выступления Мортье была самой ужасной из пережитых нами, — пишет несколько раз упомянутый очевидец, бывший офицер немец. — Вместо радости от ухода врагов мы чувствовали только страх от взрыва Кремля и от ожидания худшей из смертей. На рассвете мы услыхали крики вошедших в Москву крестьян, вооруженных ружьями, награбленными в Москве или отнятыми у французов. Эти разбойники бросились прежде всего к казначейству и разграбили оставшуюся там медную монету. К ним быстро присоединилась и московская чернь. Другое зрелище возбудило еще большее негодование. На Петровке какой-то священник с обнаженной саблей в руках призывал чернь грабить дома иностранцев»[65].
Наполеон в Кремле (Шмелькова)
В это время вступил в Москву первый русский отряд под командой генерала Иловайского, состоявший по большей части из казаков; окончательно порядок в городе был водворен генералом А. X. Бенкендорфом и регулярной кавалерией, находившейся под его начальством[66]. На третий день по вступлении в Москву казаков Иловайского было назначено первое торжественное молебствие, причем, по словам князя А. А. Шаховского, «одна только большая церковь в Страстном монастыре нашлась удобной к совершению божественной литургии».
Закончим наш очерк первыми впечатлениями того же князя Шаховского, одного из первых русских, вошедших в разоренную столицу: «При въезде на погорелище царской столицы мы увидали подле Каретного ряда старуху, выходившую из развалин; она, взглянув на нас, вскрикнула: „А… русские!“ и в исступлении радости, перекрестясь, она поклонилась нам в землю. Это полоумное изъявление сильного радушия заставило нас улыбнуться, хотя слезы сверкали в глазах наших, увидя с Тверского вала чрез пепелище, уставленное печными трубами и немногими остовами каменных домов и церквей, даже Калужские ворота».
Москва 8 октября 1812 года (Фабер дю-Фор).
II. Организация управления в занятых французами русских областях
интересах великой армии было как можно скорее вывести из состояния анархии такие центры, важные в продовольственном или стратегическом отношении, как Вильна, Минск, Могилев, Витебск, Смоленск и Москва.
Административная русская десница, не ведавшая, что творила военная шуйца, в большинстве названных пунктов силой задерживала население с его имуществом на месте жительства до момента занятия неприятелем города, и в руки французов попадало не только невывезенное имущество и запасы, но и много обывателей, стремившихся всеми силами выскользнуть из рук наступавших.
Грабежи, паника среди населения, начавшиеся пожары мешали французским вождям использовать с наибольшей выгодой стратегических и продовольственных целей занятые города и области с оставленными в них запасами и трудоспособным населением. В частности завоеватели не только рассчитывали воспользоваться силами последнего для своих продовольственных целей, но и стремились примирить обывателей с фактом подчинения новому повелителю, сделать из них деятельных сотрудников своего предприятия не только за страх, но и за совесть. «Правительством приняты меры для того, чтобы восстановить порядок и облегчить ваше положение», заявила одна французская прокламация. «Но, чтобы достигнуть этого, необходимо, чтобы и вы приложили к тому свои старания, чтобы забыли, по возможности, те несчастия, которые вы претерпели, наполнили бы вашу душу надеждами на участь менее суровую»…[67]
Сомнения насчет того, не будут ли такие «старания» противоречить долгу присяги, французы старались всячески успокоить. «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается, — говорил в подобном случае французский генерал русскому обывателю: — ваши обязанности будут состоять лишь в том, чтобы наблюдать за благоденствием города» [68]. Если такие аргументы и были слишком грубым приспособлением к русской обывательщине, то привлечение населения к самоуправлению и некоторым образом к самозащите было со стороны французов таким приемом, который, действительно, мог устранить панику среди населения, организовать силы местных жителей в целях завоевателей, под флагом наблюдения за благоденствием обывателей. Конечно, французы могли придать форму организации местного управления только такую, которая им была ближе всего известна по отечественной практике и отвечала всепоглощающим задачам военного управления, в котором местное управление играло служебную роль и было вспомогательным винтом в общей системе. В этом смысле французские муниципалитеты с характерным преобладанием в них правительственного элемента и бюрократической опеки ближе всего отвечали условиям централизации военного управления и не были новшеством на русской почве, с ее магистратными (в Западном крае) и городскими учреждениями екатерининской формации.
Организация управления в занятых французами областях с привлечением к участию в нем местного населения, конечно, не везде прививалась с одинаковым успехом: для этого недостаточно было удачной для обеих сторон формы управления, — многое зависело от самого населения, — от добровольного участия его в отведенном ему новым правительством деле.
В этом отношении следует строго различать две категории занятых французами городов с их уездами: во-первых, области, полученные Россией по разделу с Польшей, с преобладающим литовско- польским населением, и, во-вторых, области исконно-русские или с смешанным составом населения. Если для второй категории нашествие Наполеона было покорением, небесной карой, то для первой армия Наполеона представлялась «Мессией, пришедшим восстановить древнюю Польшу», занятие областей французами было «освобождением от ярма Московского рабства заступничеством… Великого Наполеона»[69]. Немудрено, что при таких чувствах и настроении населения этого
