неба!.. — восклицает он, — вседневная встреча со смертью, неугомонная жизнь партизанская! вспоминаю о вас с любовью и теперь, когда в кругу семьи своей пользуюсь полным спокойствием, наслаждаюсь всеми удовольствиями жизни и весьма счастлив?.. Но отчего по временам я тоскую о той эпохе, когда голова кипела отважными замыслами, и грудь, полная надежды, трепетала честолюбием, изящным и поэтическим».
В храбрости Д. В. Давыдов мог поспорить с Фигнером, но его храбрость была иного сорта: это была храбрость на чистоту; он предпочитал с врагом встречаться лицом к лицу и побеждать в равном честном бою. Человек военный не менее Фигнера, Д. В. Давыдов был типичным для того времени рубакой-гусаром, поклонником Марса столько же, как и Бахуса — немножко бретер, немножко повеса, соображавший, как он сам говорит, «эпохи службы с эпохами любовных ощущений». На коне и в бою во главе своего отряда он забывался до отчаянной храбрости, а на безумной смелости разведки, на охоту за людьми в одиночку, как Фигнер, он не был способен: это претило его прямой и открытой натуре.
Фигнер, наоборот, щеголял больше своими единоличными подвигами, не задумываясь подвергать опасности, иногда совершенно без всякой надобности, своих сослуживцев и соратников. «Один раз, — повествует очевидец и сподвижник Фигнера, — переодевшись французским кирасиром, в белой шинели, привел он свой отряд в лес, приказал людям слезть с коней и молчать, а сам выехал на просеку, вдоль которой пролегала большая дорога, и остановился в тени у опушки леса. Вскоре раздался топот лошадей, говор солдат, и показались по дороге французские кирасиры в колонне по шести. Дав пройти трем эскадронам и, вероятно, уже будучи замечен неприятелями, Фигнер сам сделал оклик: „Qui vive!“ Тогда один из офицеров, ехавший на фланге кирасир, отделился от эскадрона и подъехал к нашему партизану, который, обменявшись с ним несколькими словами, повернул лошадь и возвратился к своим. Пройдя с отрядом, по указанию крестьян, служивших проводниками, довольно большое пространство заглохшими тропинками, Фигнер опять оставил своих партизанов в лесу с приказанием слезть с лошадей и отдыхать до его возвращения; сам же он, вызвав ехать с собой двух офицеров польского уланского полка, мундир которых подходил к одежде польских улан, служивших в наполеоновской армии, приказал одному из них, говорившему кое-как по-французски, в случае встречи с неприятелями, отвечать и за себя и за товарища своего, вовсе не знавшего иностранных языков, затем все трое, выехав из леса, увидели в верстах в двух от себя, на открытом пространстве, кругом села довольно обширный лагерь французов. „Поедем к ним!..“ сказал Фигнер, и вместе со своими товарищами маленькой рысцой подъехал к лагерю так беззаботно, что часовым даже не пришло в голову остановить его. Приближаясь к кирасирскому полку, проходившему ночью мимо его отряда, Фигнер обратился к стоявшим вместе двум офицерам, пожелал им доброго утра и вступил с ними в продолжительную беседу, между тем как офицеры его, разговаривая поневоле с обступившими их кирасирами, отчаивались в своем спасении. Наконец он распрощался с неожиданными знакомыми, повернул лошадь назад и отъехал несколько шагов, но вдруг опять возвратился к французским офицерам, сделал им несколько вопросов и хладнокровно отправился в лес к своему отряду». В другой раз Фигнер, взял с собой поручика Сумского гусарского полка Орлова, отправился с ним, одев французские мундиры, в главную квартиру командовавшего авангардом французской армии Мюрата. «Пробравшись незаметно через цепь ведетов, Фигнер подъехал к мосту на речке, прикрывавшей неприятельские биваки. Пехотный часовой, стоявший на мосту, встретил его окликом: „Qui vive?“ и потребовал отзыв; но Фигнер, вместо отзыва, которого, разумеется, не знал, разругал часового за неправильную будто бы формальность в отношении к рунду, поверяющему посты. Часовой, совсем сбившийся с толку, пропустил обоих партизанов в лагерь, куда Фигнер явился как свой: подъезжал ко многим кострам, говорил весьма хладнокровно с офицерами и, узнав все, что было ему нужно, возвратился к мосту. Там снова сделал наставление знакомому часовому, что бы он не осмеливался останавливать рундов, переехал через мост и сначала пробирался шагом, а потом, приблизясь к цепи ведетов, промчался через нее вместе с Орловым под пулями и возвратился к отряду». В 1813 году, когда наши войска действовали в северной Германии и блокировали Данциг, занятый французами, Фигнер пробрался в крепость и, выдавая там себя за итальянца, прожил в крепости около трех месяцев, причем не только разведывал о силах и средствах противника, но и старался поднять обывателей Данцига против французов. Кто-то донес на Фигнера коменданту, генералу Раппу, и он приказал арестовать подозрительного итальянца. Генерал Рапп сам допрашивал Фигнера, казалось, что ему уже нет спасения, «но необычайная находчивость и изворотливость нашего смельчака и тут выручили его: мало того, что за недостатком улик он был освобожден, но еще успел так вкрасться в доверие Раппа, что тот отправил его с депешами к Наполеону. Понятно, что Фигнер, выбравшись из Данцига, привез депеши эти в нашу главную квартиру, при которой и был временно оставлен, с награждением чином полковника». Так, в этом человеке быстрый, тонкий, проницательный и лукавый ум соединился с лицемерным и жестоким коварством, доходившим до «бессовестности», до «варварства», как говорит современник, отдающий, впрочем, должное Фигнеру, как вождю-партизану, обладавшему «духом непоколебимым в опасностях и, что все важнее для военного человека, отважностью и предприимчивостью беспредельными, средствами всегда готовыми, глазом точным, сметливостью сверхъестественною», личной храбростью замечательной… Это был авантюрист и искатель приключений, не очень разбиравшийся в средствах, и честолюбивый до крайности, живой тип кондотьера, каким-то чудом выросший на русской почве, в XIX-м веке, когда ему следовало бы родиться в Италии эпохи Сфорца и Джакопо Пиччинино. За границей Фигнер организовал отряд из испанцев и итальянцев, насильно забранных Наполеоном в солдаты и дезертировавших от французских знамен. Этот отряд он назвал мстительным батальоном. «Он мне говорил, — рассказывает Д. В. Давыдов, — что намерение его, когда можно будет от успехов союзных армий пробраться через Швейцарию в Италию, явиться туда со своим итальянским легионом, взбунтовать Италию и объявить себя вице-королем Италии на место Евгения; я уверен, что точно эта мысль бродила в его голове, как подобная бродила в голове Фердинанда Кортеца, Пизарра и Ермака; но одним удалось, а другим воспрепятствовала смерть, — вот разница. Все-таки я той мысли, что Фигнер вылит был в одной форме с сими знаменитыми искателями приключений; та же бесчувственность к горю ближнего, та же бессовестность, лицемерие, коварство, отважность, предприимчивость, уверенность в звезде своего счастья».
Донской атаман А. К. Денисов (Донской музей)
А. С. Фигнер погиб смертью храбрых 1 октября 1813 г. в неравной схватке с окружившими его превосходными французскими силами, когда пробирался далеко впереди нашей армии в Вестфальское королевство с целью поднять его население против короля Жерома.
Припертый к Эльбе, после отчаянной попытки пробиться сквозь ряды французов, Фигнер бросился в реку, но, обессилев от раны, не справился с течением и утонул. Тело его не было найдено.
В то время как А. С. Фигнер, как партизан, был человек эффекта и аффекта, Д. В. Давыдов — просто рубакой и поэтом войны, наслаждавшийся военным делом, как родной ему стихией, третий знаменитый партизан Александр Никитич Сеславин отличался большой вдумчивостью в своих действиях и, если так можно выразиться, особой содержательностью тех задач, какие ставил себе в качестве партизана. Так же, как и другие партизаны, он беспокоил чем только мог французов, но, как кажется, главное свое внимание сосредоточил на том, чтобы неусыпно следить за передвижениями наполеоновской армии с целью не упустить момента, когда начнется отступление французов от Москвы. Ему было суждено сыграть выдающуюся роль в тот поворотный момент кампании, когда Кутузов, встревоженный донесениями Дорохова о выступлении французов, послал генерала Дохтурова с большим отрядом, чтобы выяснить характер движения неприятельской армии. Сеславин в это время, скрываясь в лесу, в 4-х верстах от села Фоминского, видел самого Наполеона. «Я стоял, — рассказывает Сеславин, — на дереве, когда открыл движение французской армии, которая тянулась у ног моих, где находился и сам Наполеон в карете. Несколько человек отделилось от опушки леса и дороги, были схвачены…» С добытыми от них известиями Сеславин прискакал к Дохтурову, но осторожный Дохтуров не дал сразу веры донесению Сеславина. Тогда Сеславин сгоряча бросился вторично на французские биваки около Боровска, схватил несколько пленных, одного из них перекинул через седло, и представил Дохтурову для допроса и подтверждения своих слов. Это известие спасло отряд Дохтурова от гибели, а Кутузова вовремя удостоверило и о характере движения Наполеона и о взятом им направлении. В результате наши главные силы успели преградить Наполеону под Малоярославцем путь в южные губернии и заставили его отступать по разоренным войной местностям. Опоздай донесение Сеславина на несколько часов, французы обошли бы нашу армию под Малоярославцем, и исход войны мог бы стать тогда иным. Сеславин потом всю жизнь гордился этим своим подвигом и даже
