пишет злодей французов». Рассказывал о ней и отцу. Затем — встретившись в кофейной с губернским секретарем Мешковым, рассказал и ему, но перевода не дал. А Мешков, интересуясь содержанием, пригласил его в гости и под винными парами выманил бумагу и списал. Отсюда пошли списки в публике. «Я сам видал их у многих моих чиновников в Департаменте и списал для себя копии, — рассказывает Бестужев-Рюмин, — но, прочитав в „Московских Ведомостях“ объявление графа Ростопчина и чтобы не подвергнуть себя неприятностям, сжег их у себя». (Чтения, 1859, 2–71).
20
Приводим это место в том виде, как они записаны Бестужевым-Рюминым. Уничтожив у себя списки, Бестужев «потом уже в 1814 г. списал их вновь из печатной русской книги».
21
Это прибавлено по предложению Ростопчина.
22
Впосдедствии в том же Ростопчин заподозрит и черниговского архиепископа Михаила. См. письмо от 8 ноября («Р. Арх.», 1891, 8, 557).
23
Любопытно, что в Нижнем, по предписанию Ростопчина, высланные содержатся в остроге.
24
Обращение не соответствовало действительности, ибо «из сорока арестованных четвертая часть были немцы из разных германских земель… которые все, разделяя национальную вражду того времени, обнаруживали антипатию к нам», замечает Домерг. В этом и заключалась «нелепость» ростопчинской меры. Глинка в своих воспоминаниях ошибочно говорит о высылке из Москвы «некоторых уроженцев Франции на барке в струи волжские».
25
Цитирую по переводу Попова («Р. Арх.», 1875, X, 135). В французском тексте и в переводе «Истор. Вест.» нет выражения «mauvais sujets».
26
Харон по поздней греческой мифологии перевозил в своей барке души умерших через реку Ахерон в царство мертвых.
27
Бестужев-Рюмин этот случай относит к 30 августа.
28
Упоминание о вывозе воспитанниц из Москвы в виду приближения неприятеля дает повод вспомнить примечательные для характеристики эпохи письма по этому поводу императрицы Марии Феодоровны к лицам, стоящим во главе учебного ведомства, покровительствуемого императрицей — к Баранову и Нелединскому («Р. Арх.», 1870, № 8–9, 1499). Воспитанниц Екатерининского и Александровского институтов пришлось увозить на телегах за неимением других экипажей, цена на которые к этому времени (20 числа августа) возросла до колоссальных размеров, в виду огромного числа беглецов. Этот факт привел в негодование вдовствующую императрицу: «О чем я не могу вспомнить без огорчения и почти без слез, — пишет она Баранову, — это отправление девиц, особливо дщерей российского дворянства на телегах и то откуда? из столицы Российской! Пусть так, что необходимость принудила прибегнуть к сему экипажу для Александровского училища, дочерей нижних офицерских чинов и подобного сему званию»… («Я признаюсь, — добавляет М. Ф., — что я не понимаю, как могли решиться возить сих девиц на телегах, и я не только со стыдом представляю себе, какое действие произвело сие позорище»). «Но как могло случиться с вашими нужными чувствами, мой добрый Нелединский, как могли вы подписать такое жестокое решение, чтобы отправить на телегах девиц Екатерининского института, дочерей дворян?….Я уверяю вас…. что я плакала горючими слезами. Боже мой! какое зрелище для столицы империи: цвет дворянства вывозится на телегах!»
29
«Купцы, — рассказывает Бестужев-Рюмин — видели, что с голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своей наживы». До воззвания к первопрестольной столице Москве государем императором, в лавках купеческих сабля и шпага продавались по 6 руб. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 руб., но когда было прочтено воззвание, то та же самая сабля стоила уже 30 и 40 руб.; пара пистолетов 35 и даже 50 руб. («Чтения», 74).
30
См. также «Записки». («Р. Ст.», 1889, XII, 667–8).
