волнение череповецких крестьян Яковлева. Они, как и вологодские его крестьяне, желали быть взятыми в казну и готовы были возвратить помещику то, что он за них уплатил. Крестьяне были вооружены рогатинами, косами, привязанными к длинным жердям; по уверению понятых, у них были и две пушки, которые крестьяне тщательно скрывали: здесь также в вооружении участвовали и женщины. Для усмирения волнения послан был из города Устюжны отряд башкирского казачьего полка. Крестьяне требовали именного указа государя, говорили, что, пока они кого-либо из команды или из членов земского суда не застрелят, дело не дойдет до сведения государя, и действительно, они тяжело избили управителя, исправника и стряпчего. Когда прибыл полковник Чуйкевич (тот же, что потом усмирял и вологодские имения Яковлева), произошло 1 июня настоящее сражение; крестьян было убито 24 человека, а некоторые, тяжело раненые, попрятались по мхам и лесам. Башкир было ранено 11 человек и 1 инвалидный солдат, советник новгородского губернского правления сильно избит, другой чиновник и сам полковник Чуйкевич подстрелены дробью в ноги. Башкирский полк был оставлен в селениях крестьян до наказания виновных. Дело закончилось, как обыкновенно, жестокими карами на месте преступления. Комитет министров запретил Яковлеву переселять крестьян на заводы, если он желал владеть этими крестьянами на крепостном праве, и взятых туда приказал немедленно возвратить[31] .
12 марта 1812 года Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета было разрешено дворянам представлять, сверх обыкновенных ревизских сказок, особые посемейные списки с обозначением в них крестьян обоего пола. Объявление этой правительственной меры вызвало недоразумение в селе Верхняя Добринка, имении помещицы Волковой, Камышинского уезда, Саратовской губ.: крестьяне подумали, что этим распоряжением им дается «вольность — быть барскими или нет», и единогласно решили (в августе месяце), что стали вольными. Бурмистр убеждал их, что они ошибаются, но принужден был ночью уехать вместе со старостой и старшиной, которых сход сменил.
Виды в селе Мишенском (раб. Клара).
В июле 1812 г. рижский военный губернатор Эссен донес сенату, по получении указа о рекрутском наборе, что после занятия неприятелем Курляндии набор может послужить поводом к возмущению крестьян[32]. В начале августа Эссен доносил о «превратных мыслях лифляндских крестьян о вольности», которые казались ему особенно опасными в виду близости к губернии неприятеля, и потому он распорядился, чтобы ландгерихты оканчивали дела о виновных в 24 часа и приговоры о телесных наказаниях представляли или губернатору, или отставному генералу, которому он предоставил начальство над внутренней стражей и земской полицией. Тем не менее, в Лифляндской губ. возникли беспорядки, неповиновение помещикам, работы прекращались, и крестьяне бежали в леса, но все это было скоро прекращено.
В Эстляндской губ. замечено было в августе месяце бегство помещичьих крестьян, большей частью способных к службе, из опасения рекрутского набора, в финляндские шхеры [33].
Рассмотрим теперь волнения крестьян в 1812 г. в губерниях, которые были затронуты нашествием французов.
Генеральный региментарий генеральной конфедерации польского королевства кн. Иосиф Понятовский в воззвании к полякам (в июне мес.), убеждал их не надеяться на то, что русские избавят их «от политического ига и гражданского рабства»[34].
Но от крепостного права не избавляли и власти, поставленные Наполеоном. Учрежденная по его повелению комиссия временного правительства Великого княжества Литовского, в напечатанном 5 июля воззвании к городским, уездным и сельским властям, объявляла им, что «до объявления во всеобщее сведение других распоряжений, все крестьяне и земледельцы обязаны повиноваться своим помещикам, владельцам и арендаторам имений или лицам, их заступающим, обязаны ничем не нарушать господской собственности, отбывать работы и повинности», которые указаны были в инвентарях[35] и какие исполнялись ими до сего времени. В противном случае они подлежат «увещеванию, наказанию и принуждению к выполнению своих повинностей при посредстве уездных властей и даже воинской силы, если того потребуют обстоятельства». Но вместе с тем уездные власти должны были разбирать жалобы об обидах, причиненных крестьянам требованием повинностей сверх положенного. Та же комиссия обратилась с воззванием и к духовенству Виленской епархии, в котором говорится: «Необходимо немедленно возобновить постоянное отправление обыкновенных дворовых повинностей (барщины), ибо в этом залог продовольствия и благосостояния самих же крестьян в будущем году», при чем указывалось на обильный урожай в 1812 году, как на «доказательство видимого покровительства Провидения намерениям Великого Наполеона»[36] .
В Городне. «Пробиваться или отступать?» (Верещагина).
В Минской губ. среди уголовных дел этого времени «подавляющий процент составляют дела о возмущении крестьян против помещиков, поджоги их имений и убийстве своих панов». Так, за сентябрь 1812 г. из 28 уголовных дел 25 относятся к этой категории, приблизительно такой же процент приходился и за август месяц.
Крестьяне четырех деревень Борисовского повета, Минской губ., удалившись в леса, составили несколько отрядов и организовали нападения на хлебные амбары, овины и кладовые местных помещиков, стали грабить их дома и фольварки. Перепуганные помещики обратились за помощью к поставленному французами губернатору города Борисова, который в конце июля выслал в Есьмонскую волость экзекуционный отряд. Все обвиненные в возмущении крестьяне были арестованы и доставлены в Борисов, откуда военно-следственная комиссия передала дело в Минский главный суд. Подобное же восстание крестьян произошло в начале августа в имении кн. Радзивилла в д. Смолевичах, где, благодаря присутствию французских солдат, арендатору удалось арестовать виновных.
Крестьяне деревни Тростян (Игуменского повета) с приближением французов со всем имуществом и скотом скрылись в лес. Их жестокий помещик Гласко также бежал в лес, где укрывались его крестьяне, построил себе шалаш и поселился в нем со всей своей семьей. По-прежнему обременяя крестьян непосильной работой, он давал им возможность питаться лишь мякиной и подвергал их наказаниям еще более бесчеловечным, чем прежде. Наконец на сходке, собранной престарелым стариком-крестьянином Борисенком, решено было убить Гласко со всем его семейством. Борисенок брал грех на свою совесть и, не имея сил, вследствие своей дряхлости, лично принять участие в задуманном деле, дал в помощь своего единственного сына. 8 июля крестьяне подстерегли помещика, ехавшего с женой и братом, и убили всех троих, а затем, направившись толпой к шалашу, где находились остальные члены семьи Гласко в числе 9 человек, расправились и с ними. Трупы всех убитых были притащены во двор имения помещика и сожжены на костре; затем они разделили между собой зарытое в земле господское имущество. Барский дом и все хозяйственные постройки были сожжены. Трое зачинщиков, с Борисенком во главе, отправились в Игумен и заявили начальству, что все это было сделано французами и просили назначить кого-либо для управления имением. Однако, дело раскрылось, и виновные судились Минским главным судом[37].
В Витебской губ. в местечке Бешенковичах, Лепельского у., крестьяне и мещане, в начале июля, не слушались ни помещика, ни чиновника, посланного губернатором для перевоза провианта на правый берег Двины, при чем войт (старшина) возбуждал их к неповиновению. Рекрутский набор вызывал большой ропот, но, по словам одного чиновника, «кажется оный происходит более от самих помещиков, как будто для того, чтобы возбудить в крестьянах более ненависти». 19 июля произошло волнение в вотчине поручика Малышева (более 1000 душ), расположенной на границе Поречского у., Смоленской губ., и Велижского у., Витебской г. Бурмистр Малышева донес смоленскому губернатору Ашу, что поводом к волнению послужило предписание русского правительства поставить рекрут по Витебской губ. и произвести вооружение людей во временное ополчение в Поречье. Крестьяне разгромили дом господина, захватили денег до 5.000 р., разграбили вина 2.400 ведер, прибили бурмистра и ключника и, связав их, повезли к французам в г. Велиж, но на дороге их освободил помещик; поверенного Малышева и семейство
