Когда Державин стал секретарем, его уговаривали, в том числе и императрица, написать апологетическое сочинение типа «Фелицы». Поэт несколько раз принимался за дело, но результатов не достиг. Причину неудачи он чистосердечно объяснил так: «Видя дворские хитрости и беспрестанные себе толчки, не собрался с духом и не мог ей таких тонких писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность его еще при дворе, ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему при приближении ко двору весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим, чистым сердцем в похвалу ее».
Чтобы не выглядеть неблагодарным перевертышем, Державин ограничился лишь беглыми, далеко не исчерпывающими его познания оригинала заметками: «Вот, как выше сказано, она царствовала политически, наблюдая свои выгоды, или поблакая своим вельможам, дабы по маловажным проступкам или пристрастиям не раздражить их и против себя не поставить. Напротив того, кажется, была она милосердна и снисходительна к слабостям людским, избавляя их от пороков и угнетения сильных не всегда строгостью законов, но особым материнским о них попечением, а особливо умела выигрывать сердца и ими управлять как хотела… Умела также притворяться и обладать собою в совершенстве». Императрица любила повторять Державину, докучавшему ей просьбами блюсти законы: «Живи и жить давай другим»[371].
Державин в данном случае поступил честно: он не хотел выглядеть неискренним и писать противоположное тому, что он писал в «Фелице»; с другой стороны, он не мог умолчать хотя бы о части «низких» и недостойных черт характера «великой Екатерины».
Более обстоятельную и разностороннюю характеристику императрицы обнаруживаем в памфлете известного историка и публициста второй половины XVIII века князя М. М. Щербатова. Общая оценка Екатерины в сочинении с выразительным названием «О повреждении нравов в России» не могла быть положительной, ибо наибольшей распущенности нравы достигли именно при ней. Но Щербатов не умолчал и о достоинствах императрицы. «Не можно сказать, — отметил строгий критик, — чтобы она не была качествами достойна править роль великой империей, естли женщина достойна поднять сие иго, и естли одних качеств довольно для сего вышнего сану. Одарена довольно красотою, умна, обходительна, великодушна и сострадательна по системе, сластолюбива, трудолюбива по славолюбию, бережлива, предприятельна и некое чтение имеющая… Напротив же того, ее пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам, исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности, и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку находить, принимая все на себя, не имеет попечения о исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко в один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает»[372].
В отличие от Щербатова младший современник Екатерины историк Н. М. Карамзин в своей «Записке о древней и новой России» сосредоточил внимание не на личных достоинствах и недостатках императрицы, а на результатах ее царствования. Хотя он и называл правление Екатерины «блестящим», утверждал, что она «очистила самодержавие от примесов тиранства» и сумела «без казни, без пыток, влияв в сердца министров, полководцев, всех государственных чиновников живейший страх сделаться ей неугодным и пламенное усердие заслуживать ее милость», хвалил за внешнеполитические успехи — она приучила Европу «к нашим победам», но не одобрял многие итоги ее царствования: «Екатерина хотела умозрительного совершенства в законах, не думая о легчайшем, полезнейшем действии оных; дала нам суды, не образовав судей; дала правила без средств исполнения». Историк обвинял императрицу в том, что «чужеземцы овладели у нас воспитанием, двор забыл язык русский; от излишних успехов европейской роскоши дворянство одолжало», он упрекал «великую монархиню» в том, что она мало заботилась о хорошем воспитании и внедрении «твердых правил и нравственности в гражданской жизни. Любимец вельможи, рожденный бедным, не стыдился жить пышно; вельможа не стыдился быть развратным». Величие и недостатки императрицы Карамзин формулировал четко и достаточно убедительно: «Екатерина — Великий Муж в главных собраниях государственных — являлась женщиною в подробностях монаршей деятельности»[373].
По яркости, выразительности и полноте черт натуры императрицы портреты Щербатова и Карамзина не имеют равных не только среди отечественных, но и среди зарубежных авторов. Обобщение, доступное Щербатову и Карамзину, оказалось не под силу А. М. Грибовскому, подобно Храповицкому и Державину занимавшему пост секретаря Екатерины на исходе ее царствования (1792–1796). Его «Записки о Екатерине Великой» по содержанию превосходят «Дневник» Храповицкого, но по яркости и полноте уступают и Державину, и Щербатову. Грибовский ограничился описанием внешности императрицы: «Облик ее в сокровенности не был правильный, но должен был крайне нравиться, ибо открытость и веселость всегда были на ее устах. Она была в одеянии взыскательна; но если бы прическа ее не была слишком вверх подобрана, то волосы распускались около лица, несколько бы оное закрывали, и это б ей лучше пристало. Не можно даже было заметить, что она небольшого роста».
«Несмотря на 65 лет государыня еще имела довольную в лице свежесть, руки прекрасные, все зубы в целости, отчего говорила твердо, без шамканья, только несколько мужественно, читала в очках, притом с увеличительным стеклом». О личных достоинствах и недостатках — ни слова.
Авторы этих зарисовок сообщали иногда схожие сведения о внешности и характере императрицы, иногда противоречившие друг другу, как, например, относительно ее роста: одни считали, что Екатерина выше среднего, другие, напротив, относили ее к дамам низкого роста. Скорее всего, эти расхождения связаны с тучностью Екатерины в преклонном возрасте; эта тучность как бы скрадывала ее рост.
В изображении современников императрица, с одной стороны, предстает в виде умной, образованной, энергичной, мягкосердечной, милосердной и доброй государыни, проявлявшей незаурядный талант в управлении такой огромной империей, как Россия: она достойно представляла интересы страны в международных делах, умела общаться со своими сподвижниками, проявляла превосходные знания менталитета русского человека и ловко использовала в интересах дела достоинства и недостатки человеческой натуры. Вместе с тем она была наделена и множеством недостатков, которые, хотя и не затмевали ее достоинств, но накладывали тень на ее личность. К числу этих недостатков можно отнести любострастие, любовь к лести, внешнему блеску, увлеченность делами, которые она не стремилась довести до конца и которые бросала, с такой же увлеченностью принимаясь за другие, оставляя их тоже незавершенными, чтобы взяться за третьи. Н. М. Карамзин был тысячу раз прав, когда отметил одну из главных слабостей императрицы: «Избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по форме».
Она была сентиментальна и навзрыд оплакивала утрату не только близких людей, но иногда и далеких от нее. Сентиментальность, с особенной силой проявлявшаяся при известиях о смерти фаворитов, уживалась с безразличием, которое она выказывала в других подобных случаях.
Приходится согласиться с суждением, которое цитирует В. О. Ключевский: «Честолюбие и слава суть потаенные пружины, которые приводят в движение государей, сказал однажды Фридрих II русскому послу, говоря о Екатерине». В самом деле, государь, лишенный честолюбия, подобен безвольному существу, которым может командовать любой, превращается в послушное орудие соперничающих придворных группировок. Екатерина к подобным деятелям не принадлежала, ее женские руки по крайней мере четверть века оказывались достаточно твердыми для того, чтобы держать руль правления.
Перечисленные черты характера не дают объяснений некоторым поступкам императрицы. Как, например, совместить ее пристрастие к лести и непомерное честолюбие с отказом принять предложенный Уложенной комиссией титул Великой, матери отечества? Почему она отказалась отметить двадцатилетие своего царствования, протестовала против сооружения ей прижизненных памятников? Наконец, какими подлинными мотивами руководствовалась, когда сделала жесткий выговор Гримму, назвавшему ее образцовой монархиней? В ответном письме Екатерина назвала его «отъявленным льстецом» и не то с напускной, не то с искренней серьезностью выговаривала: «Если верить вам, я стала на старости лет образцом для государей. О, Боже мой, Боже мой, какой дурной образец, если верить всему дурному, что говорили и говорят еще про меня? И к чему эти метания похвал, на что они? Это длинно, скучно и баста».
Или другой, столь же выразительный пример, дающий основание полагать, что написанное Гримму является отражением истинного мнения. В заметке для себя (1781 год) Екатерина писала, что ей попалась
