впечатление о моей роли в ней. Это меня до крайности возмутило, и я тут же попросил слова. Начал не с опровержения заявления моей оппонентки, а с резкой критики ненормального отношения к возвращающимся из-за границы разведчикам, имея в виду не себя лично, а многих своих товарищей. В коридорах внешней разведки, говорил я, бродят без дела десятки «ПБМ» (так этот контингент разведчиков окрестил себя), и никто даже не пытается выслушать их. Им месяцами не определяют конкретные участки работы, где они могли бы приносить пользу, применить практический опыт, полученный за кордоном.
При упоминании «ПБМ» П.В.Федотов, сидевший в президиуме, стал интересоваться у соседей, что означает эта аббревиатура? Услыхав его вопрос, я сказал, что с удовольствием расшифрую ему это сокращение, широко известное в разведке, если Петр Васильевич найдет возможным принять меня.
Далее я высказал возмущение демагогическим выступлением руководящей дамы, берущейся «судить выше сапога». Что же касается «безделья» за границей, то хотел бы сказать, что в такой «бездельной» обстановке за кордоном наши разведчики добывают с риском секретные сведения, а некоторые работники из информационно-аналитической службы Центра, вроде этой дамы, сваливают их в шкафы на долгие месяцы и годы. И это не голословное заявление, сообщил я собранию. Сразу же после возвращения я занялся обработкой ценных разведывательных материалов, скопившихся в «запасниках» информационно- аналитической службы, которые на протяжении войны добывали нелегалы. И среди этих «завалов» оказались документы, требовавшие срочных решений, в том числе данные о немецких агентах, внедренных в советские учреждения. Во время перерыва Федотов просил передать, что примет меня на следующий день. Утром я был у него. Он сказал, что ему понятно мое настроение. Когда я расшифровал ему «ПБМ» — «по башке метелкой», — генерал сказал, что уже распорядился навести порядок и дал указание отделу кадров срочно рассмотреть вопросы, касающиеся этой категории сотрудников, так, что бы никто не остался неустроенным и каждому было оказано необходимое внимание. Что касается меня, то руководство не имеет ко мне никаких претензий и в ближайшие дни я получу постоянную работу. Действительно, вскоре мне предложили место начальника отделения. Моей жене также представили штатное занятие.
Я испытывал удовлетворение от того, что помог ликвидировать контингент «ПБМ», и, хотя оказался в одном подразделении с той самой дамой, был доволен, что она не имела никакого отношения к моему участку, занимаясь только Европой. Вскоре ее отправили в отставку.
Этот эпизод с попыткой наказать меня за «дело Гузенко» я вспомнил позже, в 1957 году, когда знакомился с материалами американского суда над Р.Абелем. В показаниях Вика, помощника Абеля, предавшего своего руководителя, упоминалось и мое имя. Подробно я вернусь к этому делу позже. Сейчас же коснусь того, что говорил обо мне Вик. На допросе в американской контрразведке предатель сообщил, что ко времени его выезда в США в 1952 году я был руководителем американского отдела нелегальной разведки. Это вызвало удивление у фэбээровцев: они были уверены, что после измены Гузенко меня должны были наказать, а вместо этого я преуспевал. Как видно, и они, подумал я, недалеко ушли от стереотипного мышления руководящей дамы, считавшей, что за каждый провал должен нести ответственность какой-нибудь «стрелочник». Впрочем, и во внешней разведке были люди, разделявшие ее мнение. Более того, как мне значительно позже, уже после разоблачения Берии, доверительно рассказывал А.М.Коротков, вопрос стоял не просто о наказании, а о моем аресте. Думаю, что до этого не дошло благодаря стараниям П.М.Фитина и его заместителя В.М.Зарубина, хорошо знавших меня. Мысль о моем наказании созрела не без участия Г.Б.Овакимяна, который к этому времени стал заместителем начальника внешней разведки. Правда, вскоре его (не скрою, к моему удовлетворению) тоже отправили в отставку.
Начался новый этап моей деятельности в разведке, незаслуженно считающийся многими коллегами своего рода ссылкой или, в лучшем случае, нахождением в своеобразном «отстойнике», когда я был отстранен от активной оперативной работы.
Но это не так. Опыт двухлетнего пребывания в информационной службе оказался очень интересным и к тому же исключительно полезным с точки зрения критической оценки моих предыдущих дел. Информационно-аналитическая работа значительно расширяла разведывательный кругозор: ведь довелось анализировать и оценивать достоверность многочисленных материалов и даже опровергать некоторые содержавшиеся в них сведения. Все это помогало оперативным работникам разведывательных подразделений правильно ориентировать периферийные точки, повысить надежность и эффективность руководства агентурой.
После окончания Великой Отечественной войны к руководству НКГБ, преобразованного в марте 1946 года в Министерство государственной безопасности, пришел В.С.Абакумов. Он начал реорганизацию аппарата, в том числе внешней разведки. Первое управление было преобразовано в Первое главное управление (ПГУ), возглавил его уже упоминавшийся мною П.В.Федотов. Начальниками оперативных управлений ПГУ были выдвинуты опытные разведчики П.М.Журавлев, И.И.Агаянц, А.М.Коротков и другие. В.М.Зарубин был назначен заместителем начальника одного из управлений.
Не застал я в управлении П. М. Фитина. Было жаль, что он, вынесший на своих плечах все трудности руководства внешней разведкой во время военного лихолетья, должен был с понижением отправиться на периферию.
Впрочем, скоро я узнал, что гонениям Павел Михайлович подвергся по указанию Берии, который не простил начальнику внешней разведки, что тот перед войной настойчиво отстаивал достоверность данных наших ценных источников, своевременно сообщавших о скором нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Льстивый царедворец, чтобы потрафить своему правителю, считавшему, что военный конфликт начнется не ранее середины 1942 года, объявил такие сведения злостной дезинформацией английской разведки. Фитин с этим не был согласен. Вспыхнувшая германо-советская война доказала правоту начальника разведслужбы. Берия отступил, но затаил злобу и после победы сразу нашел случай отомстить неугодному подчиненному.
Павел Михайлович хорошо запомнился мне по 1942 году. Как сейчас, вижу его быстро шагающим по коридору дома два на Большой Лубянке. Походка у него была оригинальная — он раскачивался из стороны в сторону, как лыжник или моряк. Очень доступный, простой в обращении с подчиненными. По обычно доброму выражению лица его трудно было отнести к властным людям. Но воля у него была крепкая, судя даже по тому, что привередливое, непредсказуемое бериевское начальство терпело его в начальниках внешней разведки шесть лет. Павел Михайлович разговаривал всегда спокойно, при докладах подчиненных вел себя доброжелательно, поощряя к инициативным предложениям. Решения принимал быстро, смело брал на себя ответственность. Его чем-то напоминал другой начальник внешней разведки, А.М.Сахаровский, занявший этот пост в середине 50-х годов. Сходство было не только внешним, но и в характерах.
Теплые воспоминания сохранились у меня о начальнике европейского управления того периода Павле Матвеевиче Журавлеве. Он начал работать во внешней разведке в 1924 году. Был резидентом в Каунасе, затем возглавлял резидентуры в Праге, Стамбуле и Риме, откуда в 1938 году по указанию Берии был отозван. Впервые он встретился мне на том памятном «совещании», на котором нарком внутренних дел подверг опытных разведчиков унизительному разносу. Успешно пройдя «проверку», Павел Матвеевич оказался на небольшой должности заместителя начальника отделения. Но в 1942 году его уже в пятый раз направили за кордон резидентом. Это был Каир.
Обладая огромным опытом, Павел Матвеевич держался в коллективе очень скромно, с ним было легко решать все возникавшие вопросы. Он никогда не уклонялся от принятия конкретных решений.
Другим руководителем после П.М.Журавлева на европейском участке был И.И.Агаянц, интеллигентный, вежливый, человек совсем другого склада. От него труднее было добиться четких, определенных ответов; он, как правило, адресовал нас к своим подчиненным. Злые языки шутили, что Иван Иванович «мягко стелет, да жестко спать», намекая на недостающую ему искренность. Действительно, были случаи, когда сотрудники уходили от него с положительными заверениями, а затем узнавали, что по этому же вопросу приняты негативные решения. Вскоре И.И.Агаянц выехал в резидентуру в Париже, а вернувшийся оттуда Н.П.Лысенков возглавил европейское управление.
Николай Петрович был высококвалифицированным профессионалом и замечательным человеком и товарищем. Во Франции он, несомненно, оставил такой заметный след, что плодами его деятельности там пользовалась не одна смена наших разведчиков, работавших в этой стране. Лысенков лично приобрел ценных агентов, во внешней разведке его уважали за доброжелательность, внимание к людям. Жаль, что он рано ушел из жизни. Это случилось в 1956 году.
