выходивший тогда в свет журнал «Литературная учеба» в надежде на познание тонкостей стихосложения. Что?то оседало в памяти. Однако проза жизни быстро оборвала мои увлечения. В ноябре 1939 года, после трех месяцев моего заместительства, я был призван на действительную военную службу в Красную Армию. Вместе со мной из села Родино и соседнего Благовещенского района в Монголию прибыли десятки одногодков и земляков, имевших ранее отсрочки от призыва. Учителя, агрономы, инженеры и другие специалисты пополнили личный состав 146–го отдельного противотанкового дивизиона 82–й мотострелковой дивизии, участвовавшей в боях с японцами в районе реки Халхин — Гол. Знакомясь с прибывшим пополнением, командир дивизии, полковник, Герой Советского Союза И. И. Федюнинский, только что выписавшийся из госпиталя после ранения, спросил командира дивизиона капитана Шаргаева:
— Откуда новобранцы?
— С Алтая.
— Ну, эти ребята выдержат все трудности, — заметил комдив.
Служба была тяжелейшая, приближенная к условиям боевой обстановки. Суровый климат. Казарма — только что наспех отстроенная обширная землянка. Занятия — от подъема до отбоя. В мороз, зной, песчаный ветрюган. Но хлопцы не тушевались. Лишь один призывник из Тбилиси по фамилии Георгадзе не смог состязаться с ними в выносливости, вскоре выбыл из дивизиона.
В 1940 году старослужащие бойцы и сержанты — халхин- гольцы разъехались по домам. Эстафету младших командиров приняли недавние курсанты учебной батареи. Среди них был и я. Командовал боевым расчетом 45–мм противотанковой пушки. В декабре того же года политотдел дивизии принял меня в члены ВКП(б). Несмотря на предельную занятость службой, все?таки изредка выступал в дивизионной газете «Красноармеец» с заметками и стихами, нему способствовал ее редактор, старший политрук Фильченков.
ШЛА ВОЙНА НАРОДНАЯ…
С мая 1941 года полки 82–й МСД и ее отдельные специальные подразделения находились в летних лагерях, на берегу реки Керулен, вблизи аймачного города Баин — Ту- мен (Чайболсан), места нашей постоянной дислокации. Усилились провокации японцев, окопавшихся в Маньчжурии. Случалось, диверсанты ночами убивали часовых, пытались подобраться к складам боеприпасов для их подрыва. Грозовые тучи войны набухали с запада и востока. Это чувствовали бойцы дивизии, всей группировки войск в Монголии, которой до не столь давнего времени командовал генерал Г. К. Жуков, ставший после Халхин — Гола начальником Генерального Штаба Красной Армии.
На всю двухкилометровую линейку вдоль Керулена по сигналу «Тревога» 22 июня 1941 года высыпали из палаток бойцы и командиры на общее построение. У нас в дивизионе в отсутствие его командира, выехавшего в отпуск в Белоруссию, сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз сделал комиссар, старший политрук Богатырев. Война! Нам, кто ожидал близкую осень, как момент демобилизации, она надолго, а многим навсегда перечеркнула все личные планы и самою жизнь.
С 1 августа — у меня новая ипостась: курсант и одновременно, как кадровик, командир курсантского отделения Иркутского военно — политического училища. Двухгодичный курс обучения был сокращен до шести месяцев. Уплотненная программа, напряжение — сверх меры. Но тяготение к литературному творчеству сохранялось. А заниматься им практически было некогда. Оттого вирши не всегда получались удачными.
Меня ободрила похвала иркутского поэта Анатолия Оль- хона, посетившего училище и нашу учебную роту. Прочитав в стенгазете «Курсант» мое стихотворение «Оголтелые арийцы» с его концовкой: «Тут дорожка для них не для кросса и они без потерь не пройдут. Тут погибнет их «план Барбаросса» под истошные вопли «капут», — поэт в присутствии ротного политрука, старшего политрука Ф. И. Иванова сказал:
— Вот такой сатирой и надо бить по врагу.
Потом я еще пообщался с Ольхоном и с группой сибирских писателей на их встрече со строителями Иркутского авиационного завода вблизи реки Ушаковки, в приспособленном клубе деревянного барака. Оборудование поступало с запада, из эшелонов, с колес. Эвакуированные заводчане и местные специалисты по снегу, в предзимье, под открытым небом устанавливали станки, запускали их в работу. На вокзальной выгрузке и их доставке к месту стройки помощь оказывалась курсантами ряда военных училищ, в том числе военно — политического.
На этот раз и я находился там со своим отделением. В нем со мной было девять курсантов. Из них четверо — иркутяне: Н. Антропов, А. Протопопов, А. Пузырев, Б. Копылов. Кто ранее служил в армии, кто нет — все были «одинаково рядовые», призваны с руководящих должностей. Большинство — знакомцы Ольхона. Он их спросил:
— Командир?то моложе вас. Не обижает?
— У нас полное взаимопонимание, — за всех ответил недавний директор пивоваренного завода А. Ф. Пузырев.
Сочувствие вызывал Константин Седых. Невысокого роста, 33–летний прозаик и поэт, стеснительно, как тяжкий крест несший свой физический недуг (деформация позвоночника), в наш разговор не вступал. В ту пору в печати публиковались первые главы его масштабного романа «Даурия». Я обратился к нему: продолжает ли он дальнейшую работу над произведением? Седых ответил:
— Продвигаюсь понемногу, материалов у меня достаточно.
С видным писателем — сибиряком Г. М. Марковым состоялось заочное общение. В то время он служил литературным консультантом военного отдела в редакции фронтовой газеты «На боевом посту». В конце января 1942 года, за месяц до окончания училища, послал на его имя в Читу одно из своих стихотворений, посвященное обобщенному образу матери — труженицы.
Вскоре получил ответ. В целом положительно оценивая стихотворение, Георгий Мокеевич сделал по нему ряд убедительных критических замечаний, свидетельствовавших, что он не толко профессионал — прозаик, но и тонкий ценитель поэзии. Не случайно в послевоенные годы он стал автором романов «Строговы», «Соль земли», «Отец и сын», «Сибирь» и других произведений, крупным общественным деятелем, лауреатом Ленинской премии, первым секретарем правления Союза писателей СССР.
Умелым наставником был для меня Г. М. Марков и в последующее время, когда я посылал ему свои материалы теперь уже в виде острых сатирических миниатюр на злобу дня. А она состояла прежде всего из шквального развенчания гитлеровских вояк и, напротив, всемерного повышения боевого духа наших солдат и офицеров.
Весь наш первый военный выпуск политруков предназначался к отправке на Запад, под Москву. Но немцы были отогнаны от столицы, обстановка там стабилизировалась. Поэтому все 500 моих однокурсников остались в распоряжении командования Забайкальского фронта, изготовившегося к отражению нападения японцев.
В звании «младший политрук», с двумя кубарями в петлицах и красными звездочками на рукавах, приступил я к исполнению обязанностей комиссара парковой батареи в 216–м гаубичном артполку АРГК, дислоцированном за станцией Борзя, на 77–м разъезде. Жилье — землянка на трех офицеров. И бесконечные служебные хлопоты. За короткий срок научился водить трактор ЧТЗ-100 — тягач к гаубице 152 мм, автомашины ЗИС-5 и полуторку, мотоцикл. Мастеровитые ребята хорошо помогали! Командование полка поощряло мое нештатное сотрудничество с газетой «На боевом посту». Из редакции от Г. М. Маркова получил коротенькое письмецо с просьбой присылать ему сатиру. Так появились в газете мои хлесткие миниатюры на врага: «У них», «Похмелье», «Разновидность скота», «В трубу».
Одной из главных своих забот считал хорошее состояние ленкомнаты, ее наглядной агитации. В ней — живительная энергетика для рядовых, сержантов и офицеров подразделения. И тут широко пользовался набатным словом известных поэтов и писателей, призывавших к защите Отечества, разгрому фашистов. Особенно нравились мне чеканные строки поэта Алексея Суркова. Их я менял на стенде регулярно.
