Костя смерил его недоверчивым взглядом:
— И Санду велел вам прийти сюда?
— А как же! — самодовольно ответил Дуду.
— Вам же помочь… — вставил Сикэ.
Костя ещё раз смерил его взглядом.
— Не знаю, предупредил ли он вас, что сюда нельзя входить посторонним. Даже будь это друг Санду с самых пелёнок, не только что с детского сада. Пароль-то он вам дал?
— Ха! Какой ты наивный, братец! — иронически сказал Валентин.
— Нам, да не дать пароль? — вторил Дуцу.
— Назови!
— «Нинаунас»! — выпалил тот.
Костя так и попятился.
— Серьёзно? А почему же она не пришла сегодня? Здесь все беспокоятся… — Сообразив, что сейчас не время рассуждать о Нине, Костя продолжал: — Ладно, оставим это. Говорите скорее пароль, мне некогда заниматься разговорами.
— Да мы же тебе сказали! Ты что, глухой? «Ни-на-у-нас»! Это и есть пароль. Ну, пропускай скорей!
— Ага! — смекнул Костя. — Верно, ведь это пароль! Смотри-ка, я чуть было не забыл… Спасибо, что напомнили, а то бы не миновать мне внеочередного наряда.
Костя прислонился спиной к будке и незаметно дёрнул бечёвку линии связи — одним резким и двумя слабыми рывками и потом ещё одним резким рывком.
— Разумеется, дорогие друзья, поскольку вы мне сказали пароль, я сейчас же пропущу вас. Я вас тут не задержу. Только ведь, знаете… Я должен сказать вам и отзыв, то есть ответный пароль. Чтобы вы не подумали, что я враг…
— Отвечай скорее и пропускай! — нетерпеливо сказал Сикэ. — Санду Дану ждёт ведь нас.
Костя хитро подмигнул:
— Теперь я уверен, что ждёт… Отзыв такой: «Нина-непромах».
По тому, как Топ помахивал хвостом, видно было, что он очень гордится своей миссией. Действительно, «такое дело поручают не каждый день. Это гораздо заманчивее, чем кусок сахара или лакомая кость. Топ охранял дверь адмиралтейства, куда заперли Дуцу, Валентина и Сикэ. При малейшем шорохе или звуке голосов Топ глухо рычал и лаял, как бы предупреждая: «Тихо! Ни звука! Понятно? Со мной не шути. За тринадцать лет, что я живу на свете, многим рвал штаны…»
Пять часов!
Вдали послышался шум голосов. Наблюдатель прокричал в рупор:
— Идут! Идут!
По знаку Санду, Дину протяжно протрубил в горн.
Подбежав к первой цепи, Санду крикнул:
— Ребята, за честь нашего порта, вперёд! Ура!
— Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!
Третья цепь метнула первые ядра. Наводчики второй цепи без промаха били в цель. Наблюдатель увидел в подзорную трубу, как один ком сбил с Илиуцэ берет, а когда тот нагнулся за ним, два новых ядра шлёпнули его по спине, оставив на рубашке жёлтый след.
У обеих сторон появились первые «раненые». Родика, на которую возложили роль санитарки, горячо взялась за дело. Первым «раненым» оказался Костя. Один из комьев попал ему в грудь, обсыпав его песком. Родика помогла Косте отряхнуться и поспешила на помощь другому «раненому». Но тут здоровенное ядро, к тому же не с неприятельской стороны, а от своих, трахнуло её прямо в подбородок. Раздосадованная Родика выплюнула попавший в рот песок и направилась дальше.
Командир первой цепи Мирча швырял песчаные комья обеими руками, но зажмурившись, из страха, как бы песок не попал ему в глаза. Санду увидел это и сказал:
— Пусти меня!
— Это почему?
— Ты больно много ядер расходуешь, и всё зря.
— Не пущу! — сказал Мирча.
И, тараща глаза, точно изображая удивление, Мирча стал швырять комья с большим пылом.
…И в это самое время был на свете грустный-грустный человек, такой грустный, что даже сам Иванушка, который сумел рассмешить царевну Несмеяну, не развеселил бы его. И этот человек был не кто иной, как Дину Попеску.
Совет командиров решил на время боя увести малышей подальше, чтобы в них ненароком не попало шальное ядро. Так и сделали. Малышей отправили на левый берег пруда, так далеко, что туда и шум боя еле долетал, а уж о шальном ядре и речи быть не могло.
Но какая же связь между решением совета командиров и грустью Дину? Разве Дину был против этого? Неужели ему хотелось, чтобы малышей забросали песчаными комьями? Вовсе нет… Причина его огорчения была совсем иная. Дину поручили опекать малышей — вы только подумайте, в такой решительный момент, во время боя! Он настойчиво протестовал, и совет командиров разрешил ему протрубить в горн начало битвы. И только-то! Ничего больше. А вслед за этим он должен был немедленно бежать к своим подопечным. Какая несправедливость! Какая чёрствость! Какое безобразие!
Видя, что он удручён и расстроен, дети окружили Дину и закидали его вопросами:
— Что с тобой?
— Ты что-нибудь потерял?
— Тебя бабушка за уши выдрала?
— Ты, наверно, не стал есть шпинат и тебе не дали черешен?
Дину сокрушённо посмотрел на них. Ну что эти дети понимают? Слыхали, как они объясняют его огорчение — не стал есть шпинат!
— Почему же ты молчишь? На кого ты сердишься?
Что им сказать? Разве до них дойдёт? Некоторые из них даже в школу ещё не ходят. Не научились и по складам читать, где же им знать о предисловии, которое Дину прочёл в сборнике стихотворений Георге Кошбука[12]. А там чёрным по белому написано, что великий писатель был в самой гуще «боёв своего общества»… Конечно, Дину пока не считал себя таким известным поэтом, как Георге Кошбук и даже как Иляна Стэнеску, ученица одиннадцатого класса женского лицея, удостоенная почётной грамоты на конкурсе, поэтому нельзя было обвинять его в том, что он ещё не участвовал в «боях своего общества». Но не принимать участия и в этой битве на Малом пруду — это уже чересчур! Решение совета командиров слишком сурово, слишком жестоко!
— Почему ты не хочешь нам сказать? Мы бы помогли тебе…
— Ничем вы мне не поможете, — вздохнул Дину. — Разве вы знаете, что значит быть поэтом и что такое поэзия?
— А я знаю! — сказал Раду. — Поэт — это кто сочиняет стихи, а поэзия — то, что складно кончается:
— Подумаешь! — пренебрежительно сказал Дину. — Таких стихов я могу насочинять сколько угодно. Мне хотелось написать боевые стихи!
— А почему же не пишешь? — удивился Раду. — Карандаша нет?
— При чём тут карандаш! У меня их полны карманы. Вит, смотри!
Дину стал выворачивать карманы и вынул сначала чёрный, потом красный карандаш, потом ещё один
