— Как же ледокольный пароход мог биться с тяжелым крейсером? Неужели «Геринг» не потопил его?
— Это целая повесть, — медленно сказал капитан Потапов. — Повесть о морской дружбе, если хотите… о моральных качествах наших людей… Если без всяких подробностей кому-нибудь рассказать, пожалуй, не поверит.
Мне пришла в голову неожиданная мысль:
— Вы, может быть, и Ольгу Петровну Крылову встречали, если бывали в Полярном?
— А что вы знаете из истории капитана третьего ранга Крылова? — вмешался в разговор офицер- североморец, обедавший с нами.
Разговор стал общим. Легендарная операция у Тюленьих островов оказалась известной всем присутствующим. Как героическая симфония встали в нашей памяти дела и люди Великой Отечественной войны.
И лирической мелодией вплелась в эти воспоминания необычайная история капитан-лейтенанта Ларионова и Ольги Петровны Крыловой.
Думая о ней, я вспоминаю всегда ветреную полярную ночь, тонкую световую щелку в затемненном окне двухэтажного деревянного дома с высоким обледенелым крыльцом.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МОРЕ
Калугин толкнул стальную тяжелую дверь, выбежал наружу. Скользкая палуба шатнулась под ногами, ветер хлестнул по лицу пригоршней острых стремительных брызг.
Со всех сторон гудела ледяная темнота. Он ничего не видел, только слышал грузный топот многих людей по палубе и по трапам.
— Лодка! — деловито крикнул кто-то, пробегая мимо.
В уши больно ударил звонкий, раскатистый гул, будто огромный стеклянный шар лопнул над морем. Калугин ухватился за поручни, всматривался изо всех сил. Очки покрылись изморозью, извилистыми потеками. Он протер стекла пальцами. Некогда было доставать платок.
Теперь видимость стала лучше. То, что после яркого света каюты показалось сперва полной тьмой, обернулось сумерками наполненного летящим снегом и плещущими волнами простора. Быстрые покатые волны набегали спереди и с боков и уносились бесшумно под борт корабля.
Ни топота, ни голосов не было слышно теперь. Экипаж стал на боевые посты. Кругом, на шкафуте, не было никого; корабль заносило то вправо, то влево, он шел противолодочным зигзагом; плоская лужица мутной воды перекатывалась на рельсовой дорожке под ногами.
Подводная лодка? Что происходит вокруг? Опять вокруг разносились мучительно-звонкие гулы, не похожие на обычные взрывы, Калугин держался за поручни, бегущие над бортом у полубака, всматривался вдаль и не видел ничего, кроме пустынной, бугристой, кое-где вскипающей белыми гребешками воды. Началось, наконец, началось! Но здесь стоять бессмысленно, нужно подняться на мостик.
Снежинки падали редко, проносились под косым углом. Маслянистой медью желтели ступеньки трапа. Калугин ступил на трап. Он, казалось, взбегал по отвесным качелям, в неустанном гуденье вентиляторов и свисте ледяного ветра.
Первый подъем… Здесь дежурил расчет зенитчиков, у автомата, задравшего к тучам черное рыльце расширяющегося кверху ствола. Краснофлотцы застыли, как скульптурная группа, стоя у казенной части, сидя на низких кожаных креслицах у прицельных механизмов, на вращающейся круглой платформе.
Еще выше! Опять подъем по медному, промазанному маслом трапу. Теперь Калугин вышел будто под самые облака, где покачивались обледенелые снасти стройной фок-мачты и ветер гремел обмерзшим брезентом обвесов.
На левом крыле мостика, глядя напряженно вдаль, стоял худощавый, укутанный в мех полушубка матрос.
— Что случилось, товарищ краснофлотец?
Обычно на каждый подобный вопрос он получал четкий, дружелюбный ответ.
Но краснофлотец молчал.
Он как будто даже не слышал вопроса. Очень высоко подняв локти, прижав к глазницам бинокль, он вытянул далеко вперед из черного лохматого воротника юношески тонкую шею.
— «Смелый» бомбит лодку, товарищ капитан, — сказал приземистый старшина. — Не туда смотрите. По правому борту, двадцать.
По правому борту… Значит, как раз за спиной смотрящего в бинокль краснофлотца! Но тот не оборачивался, смотрел, попрежнему высоко подняв локти и напряженно вытянув шею. Калугин перебежал к другому борту.
Сперва снова он не видел ничего, только то же тускло-глянцевое, бугристое море. Потом вдалеке вздулся, стал медленно опадать черный ветвистый столб с пенными краями. Там скользил «Смелый» — длинный и низкий силуэт, похожий на зазубренную пластинку. Водяной столб опадал в его кильватерной светлой струе. И снова лопнул стеклянный невидимый шар, больно толкнув в уши. И снова пенистый столб вырос за кормой мателота.
«Вот оно, началось!» — думал Калугин, стиснув пальцы в сырой варежке на шершавом металле кронштейна.
Встреча с противником лицом к лицу! Бомбежка подводной лодки. Началось то, чего страстно ждали и в то же время именно сейчас больше всего опасались на корабле. Едва ли здесь одна лодка. Немецкие подводники ходят волчьими стаями, может быть, вторая, необнаруженная лодка уже выходит в атаку на один из транспортов каравана. Недаром сигнальщики, не отрываясь, смотрят по всем направлениям. Нужно сделать все, чтобы не допустить врага к каравану.
Жаль, что его дело — только наблюдать. На войне самое плохое — стоять вот так, без оружия, не иметь точного боевого задания. Но разве у него нет боевого задания? Он, конечно, сможет найти свое место в бою. Но прежде всего должен быть в курсе дела, уяснить себе самому всю картину.
Он перешел ближе к группе офицеров, стоящих между штурвалом, продолговатой тумбой машинного телеграфа и куполом репитора гирокомпаса.
Здесь ветер свистел еще сильнее. Как всегда в боевой операции, застекленные рамы, прикрывавшие
