Тараскин был самым молодым на аппарате, по третьему году службы. Почти с отеческим упреком Филиппов глянул в его опухшее от ветра лицо. Но Тараскин не сдавался.
— Ну и ляпнул! В бой идем, а о такой малости вспоминать будем! Разрешите, товарищ старшина, я тогда у самого командира счастья попытаю. Он матросу не откажет. Вот выйдет из машины…
Только что, миновав люк котельного отделения, пройдя мимо аппарата, капитан-лейтенант спустился к турбинистам. Прошел туда, конечно, ненадолго, прямо с мостика, в своем меховом костюме…
В турбинном отделении тесные переходы ярко освещены белым блеском электроламп. Напряженным жаром пышут кожухи мощных турбин; этот жар убивает веющую от вентиляторов прохладу.
Несущим вахту здесь, глубоко под верхней палубой, впору бы скинуть спецовки, работать, оголившись до пояса.
Но скинуть спецовки нельзя: машинистов-турбинистов плотно обступили округлые жаркие кожухи, выключатели, телефоны, насосы, диски контрольных приборов. Во время качки может прижать к горячему кожуху, опалить обнаженное тело.
— Жарковато, други! — крикнул Глущенко, стоящий на уплотнении главных турбин, и холщевым рукавом вытер отлакированное по?том лицо. — И на курорт ехать не нужно. Вылезешь наверх — север, к нам спустишься — на сто процентов юг!
Старшина Максаков молча смахнул пот с поросшего белокурой бородкой лица. Был занят собственными мыслями, зорко следя за циферблатами тахометров, за черными стрелками машинного телеграфа. Думал о том же, о чем в этом походе думал не один моряк «Громового».
Идет не обычный, а особо рискованный поход. По кораблю передавали: фашистский рейдер пиратствует в океане, уже потопил встречный норвежский транспорт. Начнется погоня за рейдером — каждый должен отдать все для победы. Вот время осуществить давнюю мечту!
Он нащупал в кармане сложенную бумажку. Еще с вечера принялся составлять заявление — тщательно и взволнованно. Хотел закончить перед вахтой, но не успел, решил не дописывать наспех, тем более что нехватало одной рекомендации… И теперь все время чувствовал заявление с собой — следя за тахометрами, за давлением масла, стоя в потоках сухого жара, пышущего от турбин.
«Сочтут ли достойным? — размышлял старшина. — Одной рекомендации нехватает… Конечно, своя, родная партия. Мичман Куликов намекал: чудно?, дескать, что до сих пор не подал заявления… Да ведь невидная наша работа… Вот зенитчики, комендоры — они в упор бьют врага… А тут стой, крути маховик, как в заводском цеху… Правда, та статейка о Никитине — ее и к нам отнести можно…»
Разве и он тоже не рвался на сухопутье — бить врага лицом к лицу! Разве и теперь, когда огромное сражение идет который месяц на приволжских просторах, не подавал рапорт о списании с корабля под Сталинград? Но ему вернули рапорт. «Здесь больше пользы принесете, — сказал старший лейтенант Снегирев. — Работайте отлично у механизмов, и враг под Сталинградом почувствует ваши удары!»
На мостике, у машинного телеграфа, несет вахту командир корабля. В трудные, боевые часы сам всегда стоит у телеграфа. И здесь, в турбинном, старшина должен мгновенно выполнить каждый приказ с мостика. Для того и проводит часы за часами, правой рукой держась за поручень трапа, левой сжимая колесо маховика.
Одна нога уперта в угольник площадки, другая — в нижнюю ступеньку ведущего на верхнюю палубу трапа. Эту позу проверил в штормовые дни, когда машинное отделение вздымается и проваливается вниз, рывками уходит в стороны, а стоять нужно так, чтобы тело не поддавалось толчкам, чтобы как-нибудь не сорвалась рука, лежащая на маховике. На маховике маневрового клапана, от каждого движения которого изменяется ход корабля!
С мостика дается приказ, и в турбинном вспыхивает красная лампочка, звучит ревун, прыгают телеграфные стрелки. В соседнем отсеке рокочут котлы, стоят у топок котельные машинисты. Рождаемый ими пар идет сюда — к лопастям турбин, вращающих винты «Громового».
Поворот маховика по сигналу с мостика — и послушный корабль изменяет ход. Когда идет бой с самолетами, когда «Громовой» швартуется в базе, борется со штормом в океане, приходится непрерывно менять хода. После такой вахты едва найдешь силы выбраться на верхнюю палубу…
Зазвенели ступеньки трапа. Кто-то спускался вниз.
Командир боевой части спрыгнул на палубу.
Вслед за ним капитан-лейтенант Ларионов стремительно прошел в глубь турбинного отделения.
Он сбежал по трапу совсем близко от Максакова — с озабоченным лицом. Шел обычным своим легким, порывистым шагом. Будто даже небрежно миновал теснящиеся отовсюду рычаги и механизмы, но ничего не задел, хотя и был в толстом, веющем наружной стужей, меховом костюме…
Он прошел в глубь турбинного отделения, и ждавший его инженер-капитан-лейтенант начал доклад командиру, неслышный Максакову в гуле турбин…
Старшина снова смахнул с лица пот. Другие турбинисты, занятые каждый у своего заведыванья, то и дело поглядывали на командира корабля:
«Готовится крепко серьезное дело. — думал Максаков, — если командир на походе сам спустился проверить машину!..»
Капитан-лейтенант наклонился над вспомогательными механизмами. Немного наклонив голову, с надвинутой на брови фуражкой, внимательно слушал ровный рев турбин.
Максаков волновался все больше. Не упуская из виду тахометров и стрелок телеграфа, держа руку на маховике, краем глаза вновь и вновь наблюдал за лицом командира.
Сосредоточенное, усталое, как будто даже немного сонное лицо. Козырек затемняет глаза, мех воротника сходится возле впалых медно-коричневых щек. Ларионов долго осматривал механизмы, долго вслушивался в гуденье турбин. И по тому, как коротко кивнул, распрямился, сказал что-то улыбнувшемуся широко Тоидзе, было ясно: осмотр дал хорошие результаты.
Так же порывисто капитан-лейтенант двинулся к трапу. «Вот подходящая минута, — подумал Максаков. — Редкая, дорогая минута…» Он повернул лицо к командиру, всем телом подался к нему, стиснув пальцы на маховике. Но застенчивость мешала заговорить. Вот капитан-лейтенант уже кладет на поручень руку, сейчас исчезнет в люке наверху… «Поздно, упустил свой шанс», — подумал Максаков.
— Старшина! — окликнул его Ларионов.
— Есть! — Максаков вытянулся, обратив к трапу мужественное, залитое потом лицо.
— Кажется, хотели что-то сказать? — Ларионов глядел в упор, не снимая с трапа ноги.
— Так точно, товарищ капитан-лейтенант!
Не отпуская маховика, дрогнувшими пальцами Максаков достал заветную бумажку.
— Товарищ капитан-лейтенант, хочу в бой итти коммунистом… Есть такая мечта… — Он смутился и замолчал, глядя на командира яркими от волнения глазами.
— Чьи рекомендации имеете?
Поняв сразу все, Ларионов пристально смотрел на него.
— Мичман Куликов написал… Обещался инженер-капитан-лейтенант… — Максаков весь был — волнение, но его влажная рука, как всегда, твердо лежала на маховике.
— Ясно! — сказал Ларионов.
Он отошел к переборке, вынул записную книжку и карандаш, стал писать, приложив книжечку к переборке.
«Напомнить фамилию? — растерянно думал Максаков. — Давно вместе на корабле, бывало и поговорить с ним случалось, да разве упомнит всех… Но, коли не спросил — стало быть, помнит. Пишет — стало быть, считает достойным».
Капитан-лейтенант протянул старшине рекомендацию. Взбегая по трапу, сунул карандаш и книжку в карман, еще раз обдав машинное отделение голубым светом своих внимательных, строгих глаз.
Набросанные четким, остроконечным почерком строки ровно теснились на линованном листке.
Старшину первой статьи Алексея Федоровича Максакова знаю в течение года по совместной службе на эскадренном миноносце «Громовой». В часы его вахт не было промедления в исполнении данных с
