обледенелые тросы, там и здесь пересекавшие снеговую поверхность стенки. Слева чуть слышно доносился шелест плещущей о бревна воды.
Днем ему казалось, что он сразу найдет «Громового», но сейчас шел и шел мимо низко сидящих затемненных палуб и не находил своего корабля.
Вот он услышал отдаленный знакомый гул: характерный, мерный рокот разворачивающегося в заливе эсминца. И на далекой, отливающей черным лаком воде тускло забелел пенистый кильватерный след; длинный, смутный силуэт медленно двигался, отходя от стенки.
«Неужели ушел?» — подумал Калугин. Теперь он почти бежал, не боялся споткнуться. И почти тотчас из черноты проступили широкий усеченный свал мостика, смутно видимая, немного скошенная труба, поручни сходней над стенкой.
— Стой! Кто идет?
Краснофлотец с винтовкой шагнул из темноты, всматриваясь в упор. Неизвестный краснофлотец. Столько дней прожить на корабле и еще не знать в лицо всего экипажа!
— Военный корреспондент Калугин... А я думал, вы уже ушли.
Сходни круто уходили вниз, на палубе горела синяя лампочка, чуть освещая рельсовую дорожку.
«Громовой» горячо и мерно дышал длинным корпусом, растворяющимся в темноте. Издали слышались отрывистые команды, темнота жила негромкой, напряженной жизнью.
— Капитан Калугин пришел, товарищ дежурный офицер! — крикнул вниз часовой.
— Проходите! — сказал внизу Исаев.
Калугин узнал его по голосу. Штурман Исаев! Калугин сбежал на палубу по чуть колышущимся доскам; перед ним возникли плоские контуры укрытого брезентом торпедного аппарата.
— Я боялся, вы уже ушли, — повторил Калугин.
— «Смелый» отдал швартовы — уходит на обстрел берегов, — сказал штурман Исаев.
— Командир на корабле?
— Командир и заместитель по политической части в штабе...
— А старший помощник?
— Старпом должен быть у себя в каюте...
— Я пройду к старпому, — сказал Калугин и пошел в сторону полубака.
— Ужинали уже? — крикнул ему вслед штурман уже другим, дружеским голосом. — После старпома прошу прямо в кают-компанию. Вам вестовые что-нибудь устроят.
— Спасибо, товарищ штурман. Статья ваша понравилась, уже сдается в набор...
Снова по гладкой маслянистой стали, по минной дорожке, мимо торпедных аппаратов, мимо дышащих жаром световых люков, под шлюпками, чернеющими на рострах круглыми изгибами бортов. Снова ритмичное трепетание палубы под ногами. В полуоткрытый люк был виден кубрик, глубоко внизу, ниже ватерлинии...
Кругом запахи боевого корабля: нефть, смола, пар и еще что-то неуловимое, может быть, запах водорослей и морской соли...
Калугин раздевался в ярком свете у офицерских кают, когда старпом, в одном кителе, в фуражке, надвинутой на глаза, как всегда торопливо, прошел к себе.
Калугин постучался в дверь каюты.
— Войдите!
Бубекин горбился за столом, так и не сняв фуражку, тщательно просматривал какие-то документы. На диванчике сидел инженер-капитан-лейтенант Тоидзе. — Стало быть, сколько еще на ремонт турбинистам? — сказал Бубекин своим обычным ворчливым тоном.
Вьющаяся прядь волос падала на широкий низкий лоб инженер-капитан-лейтенанта Тоидзе. Он был в рабочем кителе, испачканном темными масляными пятнами; брезентовые рукавицы лежали у него на колене. Калугин сел рядом.
— Еще часа полтора проковыряются, Фаддей Фомич!
— А раньше не кончите?
— Смеешься, дорогой! По заводским нормам на такой ремонт три часа.
— Значит, на «Громовом» — час. В час управитесь! — Бубекин замахал рукой, как бы гася возражение. — В котельных что?
— Все котлы в готовности. Кончаем просмотр механизмов.
— Трубки в порядке?
— Пока в порядке. Знаешь, поизносились котлы...
— Добро! — сказал торопливо Бубекин. — Сейчас командир вернется из штаба, буду докладывать о готовности... Нажмите на людей... О турбинах доложите через пятьдесят минут. Мы здесь с вами уже минут десять торгуемся.
Тоидзе вышел из каюты, плотно прикрыв дверь. Бубекин повернулся к Калугину.
— Превосходный офицер, а запасец времени забронировать любит. Не осуждаю. От его хозяйства успех операций зависит прежде всего. Не осуждаю, но вижу насквозь. У меня он разве две-три лишние минуты урвет. Курите!
С самым радушным видом он протянул Калугину портсигар. Калугин взял папиросу.
— Ну, как погуляли на бережке, товарищ капитан?
— Замечательно! — сказал Калугин. Он был приятно удивлен. Совсем не такого приема ждал он от Бубекина. — Знаете, Фаддей Фомич, только после морской качки начинаешь понимать, что это за вещь — твердая земля.
— Для меня исключено, — со вздохом сказал Бубекин. — Командир сошел с корабля — помощник дальше сходней ни ногой. Минут пять потоптался по пирсу, погрызся с береговым персоналом — и снова на борт.
Он поднес зажигалку Калугину, закурил сам.
— Правда, сейчас, спасибо штурману, я часика три отдохнул. Когда штурман дежурит, я за корабельные службы спокоен. — Он откинулся в кресле, его темные глазки светились безмятежным добродушием. — Спать ниже нормы приходится. Ночь за ночью на мостике, а днем дела по горло и бегаешь по кораблю, как зверь. — Он подмигнул Калугину. — Вы, поди, на меня даже обижались. Вот думали: собака — старший офицер?
— Да нет, Фаддей Фомич, я понимаю, — примирительно сказал Калугин.
— А позвольте спросить, что вы понимаете? — В глазах Бубекина блеснуло прежнее яростное выражение и тотчас исчезло. — Вот поживите с нами; походим еще в море... Помнится, вы наш эскадренный миноносец с землянкой сравнили. Разрешите вам доложить, что «Громовой» по чистоте и дисциплинированности личного состава выходит на первое место на флоте! — Он сдвинул брови, гордо и выжидательно смотрел на Калугина. — Недаром капитан-лейтенант так следит за собственной формой. Говорит, когда одевается — точно на танцы: каков командир, таков и корабль. А кто за чистоту на корабле отвечает? Старший офицер Фаддей Фомич Бубекин.
Он помолчал, энергично дымя папироской.
— Разрешите вам доложить. Стоим в базе — приказываешь дежурной службе тебя задолго до побудки поднять. Вахты проверишь, потом пойдешь по кубрикам, смотришь: хорошо ли заправлены койки, чисто ли в рундуках. И потом до вечерней поверки: доклады боевых частей, проба пищи, всякие рапортички. Не жалуюсь. Если любишь корабль, нужно тридцать часов в сутки иметь, и то маловато. А еще, разрешите доложить, работа над собой.
Он кивнул на полку над столом, где загороженные поперечной планкой аккуратно теснились очень потрепанные и совсем еще новые брошюры и книги.
— Отдыхаем в кают-компании — нужно и о русских морских традициях завести разговор, и об операциях на суше, и о новом романе. Вот и читаешь, урываешь время у сна. Осмелюсь доложить, домой написать некогда. А семья у меня отличная, жинка аккуратно пишет, беспокоится, старший бутуз каракули выводит... Иногда нервишки и заиграют, проявишь несдержанность с людьми... Вот поплаваете с нами, поймете поговорку: на боцмана и на старпома не обижаются... Сколько еще с нами думаете пробыть, товарищ капитан?
— Мне очень жаль, Фаддей Фомич, но я должен сейчас списаться с корабля, — сказал Калугин.
