Миг власти московского князя

Всеволодович предстал не в привычном живом образе, а таким, как его нарисовал живописец в небольшой церкви Спаса, что возвели близ Новгорода на речке Нередице.

Очень давно, когда Михаил был еще ребенком, Яро­слав Всеволодович с гордостью показал сыну свое изо­бражение на стене этого небольшого однокупольного храма. С каким?то незнакомым смущением отвечая на детский вопрос, он объяснил, что нарисованный князь в руках своих держит не игрушку, а маленькую цер­ковь, которую преподносит в дар Христу. Портрет не понравился мальчику: ему показалось, что человек с длинным носом с горбинкой, со сросшимися на пере­носице бровями и глазами навыкате, сурово смотря­щими на него со стены, мало похож на его доброго от­ца. Об этом ребенок не преминул тут же сказать и ус­лышал в ответ громкий, раскатистый смех. И вот спу­стя столько лет Михаил как наяву видел перед собой родное лицо. Из?под шапки, отороченной мехом, смот­рели на него спокойные темные глаза, суровое выраже­ние которых теперь было хорошо знакомо. Михаил давно уже знал, что значит этот взгляд.

«Неужто я не прав? Неужто поторопился? — в смя­тении подумал князь. — Нет, не мог я ошибиться. Сердцем чую, что на моей стороне правда. Но отец?то почему таким привиделся? — Михаил еще некоторое время лежал, глядя на темный полог, а потом реши­тельно поднялся, сказал слух: — Что ж, видать, так Богу было угодно. Без его помощи не занять мне вели­кого стола».

Подойдя к иконам, князь опустился на колени и, глядя на установленный на полке складень, подарен­ный матерью, беззвучно зашевелил губами.

20. Последняя битва

До Юрьева–Польского сотня Никиты добралась по­сле полудня. Выехали из Владимира затемно, спеши­ли, гнали лошадей, но опять опоздали. Когда Никита увидел раскрытые ворота, в проеме которых даже не было видно стражников, он сразу все понял: Святосла­ва в городе нет.

Часть сотни кинулась в княжеские палаты, напу­гав своим грозным видом немногочисленную челядь. Все горницы, светлицы и горенки были пусты. Дру­жинники заглянули в опочивальню, где царило полное запустение, правда, в божнице перед иконостасом, за­нимавшим всю стену, мерцали огоньки лампадок. На всякий случай заглянули в повалуши, но и там вме­сто коробов с добром и обычной домашней рухлядью увидели пересохшие березовые и дубовые веники, по­крытые паутиной.

К сотнику, который наблюдал за действиями своих людей, стоя на ступенях Георгиевского собора, вскоре приволокли посадника. Он тут же упал на колени, стал истово креститься и молил пощадить его ради малых детей.

— Там видно будет, пощадим али нет, — зло при­крикнул на него сотник и демонстративно стал вытас­кивать меч из ножен.

Посадник громко завыл и опять принялся крес­титься.

— Говори, куда князь бежал! — гаркнул Никита.

— Христом Богом клянусь! Здоровьем детей своих! Вот те крест! Не знаю, — запричитал посадник и бух­нулся лбом в грязный снег. Услышав, как у него над головой лязгнул металл, он снова торопливо запричи­тал: — Все, все скажу, о чем ведаю. Два дня назад ве­ликий князь с сыном своим ненадолго заглядывал, а вчерась, еще не рассвело, они, никому ничего не ска­зав, кудай?то поспешили.

— Так куда, говоришь, Святослав поспешил? — опуская меч в ножны, спросил Никита.

— Я знать не знаю куда, — ответил несчастный, перекрестился и, подобострастно уставившись на свое­го мучителя, объяснил, чуть не плача: — Кабы жена не встала к ребенку и меня не разбудила, я бы даже не увидел, что князь город покидает.

— Спешил, видать, — проговорил Никита, пере­глянувшись с Тихоном, стоявшим за спиной посад­ ника.

— Это верно. Спешил, — закивал посадник, ощу­тивший, что отношение к нему переменилось. Он под­нял глаза, увидел в вышине высеченные из белого кам­ня лица святых, смотрящих на него с укором, и загово­рил увереннее, не скрывая обиды на князя: — Прискакал злой — не подступись, и люди его все смур­ные. Все молчком, молчком. Дворня, что в палатах его за порядком следит, собиралась столы накрывать, пир по случаю приезда великого князя ладить, а он их, бе­долаг, всех из палат выгнал. Ночь переночевал, а ут­ром, аки тать, исчез. Будто бежал от кого.

Один из этих самых «бедолаг», который слышал разговор сопровождавших князя людей, сказал, что они намеривались идти к Переяславлю.

Никита, не мешкая, направил сотню в сторону это­го города. Однако опять бешеная скачка ни к чему не привела. Когда сотня на короткое время остановилась, чтобы дать измученным коням отдых, Тихон проехал вперед и, вернувшись назад, с явной злостью заявил, что дает голову на отсечение, но следов конного отряда впереди на дороге нет. Сотник вместе с ним и еще па­рой таких же знатоков вновь осмотрели запорошенный путь и, к своему огорчению, вынуждены были согла­ситься с Тихоном.

— Обманул нас Святослав, — только и сказал Ни­кита.

Потупив голову, сообщил сотник Михаилу Ярославичу, что отряду, посланному в Юрьев–Польской, где, как утверждали верные люди, укрылся Святослав Все­володович, захватить бывшего великого князя не уда­лось.

«Сильно, видать, испугался стрый, коли в бега по­дался, — хмуро смотря на сотника, думал Михаил, — гадай теперь, куда он путь держит».

— У Святослава послухи здесь остались. Предупре­дили князя, что ты за ним своих людей послал. Потому Никита и не застиг его, — поглядев на мрачное лицо Михаила Ярославича, заметил воевода, который был рад, что, несмотря на угрозу снова вызвать неудовольст­вие молодого правителя, вовремя смог отговорить его самолично отправляться в погоню за противником.

Князь, взглянув на воеводу, подумал, что, не по­слушайся он его совета, теперь попал бы впросак, ос­тавшись с пустыми руками: «Верно подсказал Тимофе­ич. Так лишь Никита оплошал, а то бы мне самому по­пеняли, что упустил стрыя. Да, хорошо, что его послушал».

— Что ж, Никита, хоть и дал ты маху, но винить тебя не буду. Прав Егор Тимофеич: наверняка преду­ предили Святослава доброхоты. И раз так вышло, бу­дем вестей ждать да вызнавать, куда наш беглец подевался, — сказал князь примирительно.

— А пока суть да дело, не грех победу твою, вели­кий князь, отпраздновать, — проговорил воевода, по­чувствовав, что настроение князя изменилось в лучшую сторону, — пусть Святослав бегает, места себе ищет. Ты?то свое нашел. Владимиром овладел.

— И опять прав ты, Егор Тимофеевич, — заулы­бался Михаил.

Народу в гриднице набралось с избытком. Давнень­ко такого не было. Пришли даже те, кто уже забыл, когда в последний раз покидал свою усадьбу. Пришли не ради пира, не ради угощений, а затем, чтоб своими глазами посмотреть на храбреца, который на стольный город посмел пойти без большего войска и занять вели­кокняжеский стол. Правда, как напоминали недобро­желатели, был он к тому времени пуст, а окажись Свя­тослав посмелее, не напакости он владимирцам за вре­мя своего правления, не обидь вятших и мизинных, ни за что не овладел бы Михаил Ярославич городом, не пировал бы пиры.

Мед и пиво рекой текли за пиршественными стола­ми. Холопы не успевали подносить наполненные до краев братины, заменять опустевшую посуду на тарели и блюда с новыми и новыми яствами, которые на­полняли гридницу запахами печеного мяса и аромата­ми заморских пряностей.

Подобно хмельным напиткам, текли заздравные речи, с которыми, сменяя один другого, выступали бо­яре. Были эти речи такими же, как собранный бортни­ками мед, приторно–сладкими. Однако Михаил Яро­славич, разомлевший от духоты и выпитого фряжско­го[62] вина, слушал бояр не слишком внимательно: не был он падок на лесть. Как ни ласкали их речи его слух, но чувствовал князь, что слишком мало искрен­ности в словах, произносимых с горячностью и собачь­ей