Миг власти московского князя

широкие сени, Михаил Ярославич распахнул дверь и буквально за­хлебнулся морозным бодрящим воздухом.

Молочный лунный свет лился с небес. Мир вокруг теперь обрел другие краски и уже не представлялся глубоким мрачным колодцем, куда князя бросила не­ведомая сила. Он прошелся по террасе, спустился с крыльца.

В черном высоком небе мерцали мириады звезд. Словно зачарованный, смотрел на них Михаил Яросла­вич, и чем дольше вглядывался в зияющую над ним пропасть, тем сильнее осознавал, насколько он безза­щитен.

«Но ведь и любая тварь земная так же беззащитна, как и я. Все мы под Богом ходим. Никто, ни один че­ловек, знать не может, что с ним будет, как жизнь его сложится. Что ж я заранее в уныние впадаю. Разве не привык я к испытаниям, ведь немало их на долю мою выпало? Слава Богу, жив и здоров ныне, да и с уделом теперь», — размышлял князь, почти совсем успоко­ившись.

Еще раз Михаил Ярославич внимательно посмот­рел на звездное небо, но теперь почти без трепета, а скорее с благодарностью за то, что это бездонное пространство вернуло ему утерянную было уверенность в своих силах.

— День завтра, по всем приметам, ясным будет, — сказал князь вслух, — вот и посмотрим, какая она, Москва, — добавил с усмешкой и вдруг, ощутив холод, поспешил в теплую опочивальню.

Свежий воздух, принесенный князем в горницу, колыхнул пламя лучины, коснулся лица Макара. Тот поежился, осоловело приоткрыл один глаз и, никого не увидев, опять погрузился в безмятежный сон.

В тот самый момент князь уже стоял в опочивальне перед образами. Он бережно дотронулся до створок не­большого металлического складня, подаренного ему ма­терью, когда князь отправлялся в свой первый поход.

«О тебе радуется Благодатная», — медленно шеве­ля губами, в который уже раз прочел Михаил Яросла­вич слова, вырезанные на серебряном поле. Потом он бережно провел кончиками пальцев по лику Пресвя­той Богородицы, доброжелательно смотревшей на него с небольшой иконы, вставленной в центральную часть складня.

Молитва князя была недолгой. Он воспринял вер­нувшееся к нему душевное спокойствие как дар самого Неба и теперь желал только одного — не потерять его вновь и выполнить то, что задумал. Неожиданно для себя Михаил Ярославич ощутил, как навалилась на не­го усталость, и он, быстро раздевшись, лег в постель.

Теперь ничто не угнетало душу князя, и он, едва коснувшись подушки, с легким сердцем погрузился в сон.

4. Воспоминания воеводы. Детство князя

Путь от княжеских палат до жилища воеводы был недальний. Еще в первый день, осматривая строения, приготовленные для прибывших с князем людей, Егор Тимофеевич остановил свой выбор на крепком неболь­шом доме. От этого дома, примостившегося к забору, которым была огорожена княжеская усадьба, до нее самой было всего три сотни шагов, а до гридницы и то­го меньше.

В давно покинутом Переяславле у воеводы была хо­рошая усадьба, о которой он старался не думать. Сего­дня, побывав в гостеприимном доме посадника, воево­да словно увидел ее воочию и теперь никак не мог отде­латься от этих воспоминаний.

Егор Тимофеевич раньше часто мечтал о том, как, оставив службу, вернется в Переяславль и заживет в свое удовольствие с любящей его женой и в окруже­нии заботливых детей. Однако навестить семью ему удавалось нечасто, и со временем он заметил, что же­на не бросается, как бывало прежде, ему навстречу, не целует, не обнимает горячо, не радуется привезен­ным подаркам, а смотрит исподлобья, холодно. Из не­когда пригожей худенькой девушки, с которой его свели отец с матерью, она превратилась в толстую сварливую бабу.

Оказалось, что и дети выросли без него. Не ластят­ся к отцу, не просят рассказать о том, что он видел, где был, как когда?то делал это старший сын, Андрей, ко­торый уже не первый год служил службу в княжеской дружине.

Дочки погодки думали теперь лишь о женихах, ис­кать которых, по мнению жены, следовало только сре­ди богатых и знатных, а их, как известно, на всех не хватает. А поскольку Егор Тимофеевич ничем здесь по­мочь не мог — да, к своему удивлению, почему?то и не хотел, — то дочери также глядели на него холодно, а иногда и с плохо скрываемой злостью, которая дела­ла их миловидные лица уродливыми.

Младший сын, вместо того чтобы биться со сверст­никами на деревянных мечах да стрелять из лука, на­бираясь мастерства и силы, проводил дни в обществе каких?то теток и старух, которыми был полон дом и которые, как утверждала жена, пытались исцелить не только ее, но и мальчика от каких?то тяжелых неду­ гов. Воевода же, несмотря на несколько ранений, все еще обладавший немалой силой и крепким, как у мо­ лодого, телом, заметил у сына только один недуг — не­умеренность в еде.

Однажды, найдя среди какого?то старья деревян­ный меч Андрея, он даже попытался обучить сына ис­кусству владения этим оружием. Однако из такой за­теи ничего не вышло. Дебелый отрок с красными пух­лыми щеками столбом стоял посреди заснеженного двора, неуклюже взмахивая мечом, когда растрепан­ная простоволосая жена с истошным криком выскочи­ла на двор и поспешно увела его. Неделю до отъезда Егора Тимофеевича она отпаивала сына какими?то снадобьями, громко причитая, что муж хотел уморить ее кровиночку.

Эта поездка надолго запомнилась Егору Тимофее­вичу, и потому, даже если иногда возникала возмож­ность навестить семью, он без малейшего сожаления оставался с дружиной.

После гибели Андрея он был в этом доме всего раз. Тогда, сам чудом уцелев и зная о том, что Переяславль не миновала горькая участь нашествия, Егор Тимофее­вич, забыв обиды, спешил к семье, чтобы узнать, живы ли, помочь, если в том будет нужда.

Усадьба его хоть и была разграблена погаными, но большая ее часть уцелела после пожара, а сгоревшее можно было легко восстановить. Главное — все оста­лись целы и невредимы.

Ему казалось, что постигшее всех несчастье должно что?то изменить в их отношениях, и воевода был горь­ко разочарован, увидев, что даже общая беда не смогла сплотить семью. Помянув старшего сына, он без сожа­ления покинул Переяславль и отправился во Влади­мир, где новый великий князь собирал под свое крыло всех, кто остался жив.

Добрые семейные отношения, о которых когда?то мечтал воевода, он увидел в доме московского посадни­ка. Увиденное разбередило душу старого воина. Толь­ко сейчас, добравшись до крылечка своего нового жи­лища, он понял, насколько одинок. С нежностью он потрепал гриву немолодого коня, который, будто по­няв, как тяжело его хозяину, потянул свою морду к бо­родатому лицу. Воевода похлопал гнедого по загривку и отдал поводья холопу.

В доме печь была жарко натоплена. Воевода снял свиту и улегся на лавку.

Обычно едва он успевал закрыть глаза, как момен­тально засыпал, проваливаясь в темную пустоту, но сейчас уснуть не смог. Он поднял веки, тупо погля­дел на низкий потолок и зажмурился, надеясь, что уж на этот раз уснет. Но вместо черной пустоты перед гла­зами замелькали знакомые лица, послышались воз­ бужденные голоса и удары мечей.

Воспоминания, которые, как ему казалось, были запрятаны в самые глубокие тайники его памяти, воз­никли перед ним.

Из последних сил воевода старался не пустить их в сегодняшний день, но, пролежав некоторое время с закрытыми глазами, в конце концов понял, что сон к нему почему?то не идет. И, поняв это, он уже больше не ждал сна, а неохотно, словно подчиняясь неведомой силе, погрузился в тяжелые воспоминания.

«Может, этого требуют те, о ком я старался не ду­мать, не бередить свою душу, жалеючи себя? Но так, наверное, нельзя, — решил он. — Надо их помнить, чтобы они жили хотя бы в памяти тех, кто обязан им своей жизнью».