Прошло два десятилетия, и вот как оба друга, Плинио Мендоса и Гарсия Маркес, вспоминали то время:
«— Теперь перейдем к другому нашему совместному опыту — Кубе. Мы оба работали тогда в агентстве Пренса Латина. Ты ушел оттуда вместе со мной, когда компартия стала осуществлять повсеместный контроль. Ты считаешь, наше решение было правильным? Или думаешь, мы просто недостаточно разобрались в обстановке?
— Я считаю, что мы поступили правильно. Если бы мы остались в Пренса Латина, с нашими-то взглядами нас бы все равно оттуда попросили да еще непременно приклеили бы ярлык контрреволюционеров, прислужников империализма и тому подобное. Я тогда просто отошел от них и продолжал писать книги и киносценарии, но уже в Мексике. Наблюдая вблизи и с огромным вниманием процессы, происходившие на Кубе, я пришел к выводу, что после первоначального этапа революционного подъема революция затем пошла по трудному и часто противоречивому пути, но мне кажется, этот путь открывает потенциальную возможность для создания более справедливого и демократического социального порядка.
— Ты в этом уверен? Одинаковые методы дают одинаковый результат. Если Куба избирает как модель советскую систему (единая партия, демократический централизм, органы безопасности, которые осуществляют железный контроль над населением, профсоюзы, которыми манипулирует власть), то это заставляет думать, что установление „социального порядка, более справедливого и демократического“, так же сомнительно, как и существование его в Советском Союзе. Ты, Габо, этого не боишься?
— Анализируя ситуацию, ты допускаешь ошибку в исходной точке: ты основываешься на том, что Куба является сателлитом Советского Союза, а я так не считаю. Достаточно поговорить с Фиделем Кастро, чтобы убедиться: он ничьим приказам не подчиняется. Кубинской революции вот уже двадцать лет, а ситуация все равно неустойчивая из-за враждебности со стороны Соединенных Штатов, которые не могут позволить себе иметь такой заразительный пример всего в девяноста милях от Флориды. И это не по вине Советского Союза, без помощи которого — каковы бы ни были его мотивы и побуждения — кубинская революция сегодня существовать бы не могла. Пока сохраняется враждебное отношение США, ситуацию на Кубе можно рассматривать только как нечто временное, и эта оборонительная позиция вынуждает кубинцев пренебрегать сохранением своих исторических и культурных традиций. Когда это изменится, мы вновь вернемся к этому разговору.
— Интервенция СССР в Чехословакию в шестьдесят восьмом году была одобрена Фиделем Кастро (конечно, с некоторыми оговорками). Какова была твоя позиция по этому вопросу?
— Я выразил публичный протест и сделаю то же самое, если подобная ситуация повторится. Единственным различием между моей позицией и позицией Фиделя Кастро — кстати, они совершенно не обязательно должны всегда совпадать — было то, что он в конце концов оправдал советскую интервенцию, а я этого не сделаю никогда. Однако анализ, который он сделал в своей речи о внутреннем положении в странах народной демократии, был намного более глубоким и критическим, чем в репортажах, написанных мной после нашей совместной поездки. Как бы то ни было, судьба стран Латинской Америки решается не в Венгрии, Польше или в Чехословакии, а здесь, в Латинской Америке.
— В шестидесятые годы, когда был арестован кубинский поэт Эберто Падилья, и особенно после его знаменитой „самокритики“[37], некоторые из твоих друзей, в том числе и я, намеренно дистанцировались от кубинского режима. Ты же — нет. Ты не подписал телеграммы протеста, ты вернулся на Кубу и стал другом Фиделя. Почему ты был так благосклонен к кубинскому режиму?
— Потому что был информирован лучше других и потому что достиг политической зрелости, что позволило мне отнестись к этому событию с большим пониманием и оценить его с позиций реальной действительности.
— Многие писатели Латинской Америки, и ты в том числе, говорят о марксистско-ленинском социализме как о желаемой альтернативе. Тебе не кажется, что эта теория „из бабушкиного сундука“? Сегодня такой социализм не отвлеченная абстракция, а весьма непривлекательная реальность, ты согласен? После того, что произошло в Польше, нельзя считать, что власть в этих странах сосредоточена в руках рабочего класса. Между загнивающим капитализмом и „социализмом“ в кавычках, тоже загнивающим, ты не видишь третьего пути для стран нашего континента?
— Я не верю в третий путь. Я глубоко убежден, что мы сами должны найти выход из положения. Конечно, используя по мере возможности все лучшее, что было достигнуто на других континентах по ходу их многовековой и часто трагической истории, но не копируя эти завоевания механически, как мы поступали до сего времени. В конце концов, ведь это все равно будет наш собственный социализм» (XVII, 103–105).
— Мерседес, мне всю ночь сегодня снилась Мексика. — Габриель вышел из ванной, вытирая голову полотенцем. — Не думал, что она так глубоко засядет во мне.
— Ну что ты там мог увидеть такого особенного за три дня? Небось большую часть времени выпивали с Альваро да разговаривали.
— Прежде всего я понял: если я серьезно хочу заниматься кино, это нужно делать только в Мексике. Фильм не то что книга. Если уж его сняли, он обязательно появится на экране. К тому же кино принесет мне больше денег, чем романы.
— Не знаю, Габо. А как тебе вчерашний вечер?
Накануне близкие друзья собирались в доме Маркесов на встречу Нового, 1961 года.
— Все было прекрасно, я как раз хотел тебя поблагодарить, мой прелестный «священный крокодил». Ты — настоящая Селена!
— Кто это?
— Древнегреческая богиня удачи.
— Спасибо! Я посоветовала Плинио не жениться на столичной девушке, а выбрать себе жену с Карибского побережья.
— Я всегда знал, что ты умница! Перед отъездом из Мехико я сказал Альваро, что рано или поздно, но я хотел бы вернуться в Мексику, и надолго.
В Нью-Йорке совершенствование английского языка пошло быстрее, чем можно было ожидать. Гарсия Маркес работал в офисе, который находился в Рокфеллер-центре. В Колумбийском университете он разыскал преподавателей и студентов из Колумбии, и они с удовольствием снабжали его книгами. По ночам он, как всегда, писал, вычищал текст романа «Недобрый час», которому вернул первоначальное название «Четырнадцать дней недели».
«Крохотный островок — агентство Пренса Латина, детище Фиделя Кастро, — был окружен океаном враждебности. По телефону сыпались угрозы и оскорбления. „Скажи это своей матери, козел!“ — спокойно отвечал Габо, когда ему доводилось снимать телефонную трубку. Однажды прозвучала конкретная угроза в адрес самого Габо. „У тебя есть жена и ребенок, — произнес мужской голос. — Мы знаем, где они живут. Так что лучше побыстрее убирайся отсюда!“ Рядом с пишущей машинкой Габо держал на столе тяжелую железную палку на случай нападения на агентство. Несмотря ни на что, он работал над своей прозой, и, как всегда, по ночам» — так пишет в своей книге Плинио Мендоса (20, 128).
13 марта 1961 года Гарсия Маркес как иностранный корреспондент присутствовал в Белом Доме, когда президент Кеннеди в своей речи объявил о создании «Союза ради прогресса». Впоследствии Варгас Льоса назвал этот Союз «пластырем спасения, который перекрывал путь свежему ветру кубинской революции». Подробную информацию о намерениях президента США Фидель Кастро получил из агентства Пренса Латина раньше, чем из посольства, и тут же объявил на Кубе боевую готовность.
Жизнь Гарсия Маркеса в Нью-Йорке стала невыносимой. Пожалуй, никогда прежде он не испытывал такого напряжения и страха. Агенты ФБР в штатском следовали за ним по пятам, но это не успокаивало.
В это время кубинские журналисты-коммунисты, уволенные Масетти, получили через
