Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции

Мирам, забыв и неба и земли
Далекий свет в изгнании тюремном,
Упрятанные в сумраке подземном.

И. Аб

Два полюса, Атланты небосвода[117],
Обрушатся всей тяжестью высот,
Кров мирозданья и колонны входа
Низринутся во прах и в бездну вод;
Сиявшей Сферы светоч, вся природа
Во мраке туч теряют свой оплот,
Завоет море, и стада тритонов
Прочь бросятся от гнева сих Неронов.

Во мрачной яме, в мерзостной темнице,
В земном аду неисчислимых бед,
Где мертвецы еще живут в гробнице,
Где даже ясный ум впадает в бред, —
Жизнь горестно идет к своей границе,
Но стойкость тем сильней, чем злей запрет,
И противостоит всех волн прибою
Скала, упершись в небосвод главою.

В пергаменты перо уже вписало
Безвинной жертве смертный приговор,
По дьявольским уставам трибунала,
По праву сих тупых и темных свор.
Но кровь пролить святошам не пристало.
И, чтоб прикрыть безумство и позор,
Они отпустят жертву[118]без боязни
И светской власти выдадут для казни.

О трибунал, виновник преступленья!
Да поразит тебя небесный гром!
Свои подлоги и свои решенья
Подписываешь ты чужим пером,
Из яда хладного творишь каменья
И лицемерно прячешь свой сором,
Под рясой руки всех твоих Неронов,
Законников без правды и законов.

Приходит день и с пышным ритуалом
Тиранство выставляют напоказ,
И всех на праздник радостным сигналом
Сзывает труб громоподобный глас,
А чтобы весь народ рукоплескал им,
Чтобы триумф восторгом всех потряс,
Даруют отпущенье прегрешений
Собравшимся на торжество сожжений.

Театр богатый должен здесь открыться:
Здесь погребение погибших слав,
Великих дел позорная гробница,
Языческой жестокости устав.
Войска выводит Марс, их вереница
Идет, всю площадь блеском лат убрав,
Дабы придать ей роскоши дешевой
В слепых очах сей черни бестолковой.

Сквозь путаницу переходов длинных
В театр великой смерти он вступил,
Где безнадежно вся толпа невинных
Стояла, будто выходцы могил.
Там восседал синклит монахов чинных,
Среди своих вооруженных сил,
А там, на троне, вся гордыня Рима,
Тупою чернию боготворима.

Медь высшей пробы, твердости мерило,
На медленном огне испытан он,
Как медный бык жестокого Перила[119].
Страшнейшей казнью будет он казнен.
Дивясь, луна свой взор в него вперила,
Затмился перед чудом небосклон,
Исчез и свет под черным покрывалом.
Мир погребен во мраке небывалом.

Но чье перо, чей голос лебединый,
Рисунок, стих и цвет, и звук, и строй,—
Хотя бы Апеллесовы[120]картины
Или Орфея[121]плектрон[122] золотой,—
Не осквернят алмазной сей вершины[123]
Бессмертию ненужной похвалой?
апрасен будет труд земных стремлений,
Когда их не внушит небесный гений.