Если и уцелела непочатая бочка или забытый бурдюк, то бриганды-разбойнички осушили до капли. Чего сами не выпили, уплетая припасенные на зиму окорока, тем грязь напитали. Переловили птицу, распороли мешки с хлебом, унесли одежду и утварь. Известное дело: на войне как на войне. Считай, что легко отделался, если только ограбили подчистую. Кого с оружием застали, тех подвесили на просушку, кто за жену или дочку вступился — утопили в вине. Благодарную свечку поставьте перед девою непорочной, живые. И соседей не забудьте помянуть убиенных. Некому помолиться за души, погибшие без покаяния. Зачтется доброе дело на небесах. Гробовщики довольно потирали руки: товар пользовался бешеным спросом — не успевали сколачивать. Пока мороз не схватил землю, торопились отрыть могилы. Снежная морось оседает на вывороченные отвалы. Облетающие деревья, мглистое небо, тоска.
Выполнив поручение, Бомонт возвращался назад, уютно подремывая в седле. Могучий испанский жеребец уверенно месил белую глину. Противника англичане так и не обнаружили. По небольшому отряду могли ударить откуда угодно: спереди, сзади. Повсюду шныряли недобитые крестьянские шайки.
Обойдя Блуа стороной, граф выслал дозоры.
— Значит, так, Уот Тайлер, — он подозвал к себе коренастого бритоголового стрелка в насквозь промокшем зеленом кафтане вольного хлебопашца-йомена. — Надо хорошенько разведать дорогу. Если все тихо, подыщи подходящее место для отдыха. Я на тебя полагаюсь — ты парень смышленый. Только не очень забирайся вглубь.
— Разве на таком одре далеко ускачешь? — лучник потрепал измученную лошадку по холке. — Сколько ребят взять, милорд?
— Трех-четырех, полагаю, будет достаточно. Выбери кого хорошо знаешь, да смотри не зевай!
— Томас, Эндрю, Уил Хоукер, — позвал лучник. Поплотнее натянул капюшон и поскакал, обгоняя строй. Глинистая жижа так и брызнула из-под копыт.
На подходе к уютной, чистенькой деревеньке йомены наткнулись на монаха в обтрепанной, застиранной до рыжины сутане францисканского ордена. Стоя над мертвецом, он читал заупокойную молитву. Судя по латам и валявшемуся поодаль разбитому шлему с куцым плюмажем, убитый был бедным шатленом,[16] а может, и вовсе простым рыцарем. Хрупкое, почти детское личико закоченело в оскале, золотистые кудри прилипли к глазницам, раздолбанным вороньем.
Как отвратительна смерть, подумал лучник, особенно такая — в дорожной грязи.
— Gentilhomme![17] — невесело усмехнулся Тайлер, склонясь к монаху, и суеверно прикоснулся к оловянному образку под перевязью.
— Whanne Adam dalfe and Eve span who was rhanne a gentillman?[18] — скороговоркой бросил францисканец, продолжая бормотать по молитвеннику.
— Англичанин? — несказанно удивился Тайлер. — Что ты делаешь здесь один, когда кругом война? Каким ветром тебя занесло?
— Я божий человек, — монах осенил павшего крестом и спрятал молитвенник. — По божьим делам иду в Авиньон к святому престолу.
— Пешком? В одиночку?.. Да ты просто рехнулся! Тебя выпотрошат, как цыпленка; хорошо, если не убьют.
— А меня уже выпотрошили, — скорчив веселую рожу, монах развел руками. — Больше нечего взять.
— Далеко ли твоя обитель? — Тайлер спешился и дал знак товарищам продолжать путь.
— Я священник церкви святой Марии в Йорке, может, слыхал?
— Не бывал я на севере, божий странник. Кто же тебя обобрал? Небось, воры-французы?
— Может, французы, а может, свои.
— Ну нет, англичанин вряд ли пойдет на такое.
— Ты не знаешь англичан, йомен. Вернее — не знаешь людей, потому что все мы дети Адама и Евы.
— Наверное, ты прав, отец, — согласно кивнул Тайлер. — Взять хоть этого, — ударом ноги он отбросил в сторону изрубленный шлем. — Одно слово что благородный. Виллан или лорд — всех черви сгложут. Прими его душу, господь. Он не виноват, что родился французом.
— Теперь он уже не француз. Там все говорят на одном языке.
— Почем ты знаешь, монах? Оттуда никто еще не возвращался. — Тайлер еще раз взглянул на убитого. Он видел множество мертвецов, целые поля костей, деревья, увешанные телами, но почему-то именно эта одинокая смерть пробудила в душе заунывные струны. — Скажи откровенно, отец, что ты думаешь насчет ада? Он есть?
— Есть, — с уверенностью ответил францисканец. — Здесь, на этой земле. Посмотри вокруг, и ты убедишься.
— А там?
— Не задавай глупых вопросов. Или тебе недостаточно мук и страданий людских? Мир стонет от крови и слез, переполнивших реки. Не ищи дьяволов в пекле, они среди нас.
— Ты говоришь про людей?
— Про злых и подлых, присосавшихся к жилам народа.
— Чудные речи для служителя церкви!
— Я не церкви служу, йомен. Нынче церковь — обитель греха и обмана.
— Да веруешь ли ты в бога?! — воскликнул пораженный стрелок.
— В правду я верую и правде единой служу, а правда и есть бог.
— Как же, слыхал я подобные песни! — Тайлер разочарованно усмехнулся. — Кто только не болтает о правде! Не заслоняется ею, как щитом… Уж не за правдой ли ты отправился на поклон к папе?
— А ты не дурак, йомен.
— Я-то не дурак, но вот кто ты, святой отец?.. Хотелось бы знать.
— Зачем, добрый лучник? Сведешь к начальнику, а может, сразу покончишь ударом меча?
— За кого ты меня принимаешь? Я не шериф, не палач. Всего лишь стрелок.
— Слишком любопытный стрелок. Тебе не кажется?
— A вдруг ты лазутчик? Военное время, монах…
— Ты хоть помнишь, когда оно было мирным? Эта война такая же мерзкая глупость, как походы в святую землю. И уверяю тебя, она будет тянуться до скончания времен. Удобный способ вытягивать денежки придумали короли, ничего не скажешь. А Джон Простак знай себе платит. Ты давно не был на родине?
— Давно, отец. А что?
— Так, ничего… Получая шесть пенсов в день, можно не торопиться.
— Шесть пенсов? — осклабился Уот Тайлер. — Их забирает лорд, который взял меня под свое знамя. Мне достается немного поменьше.
— Все равно неплохой заработок. Небось лучше, чем надрываться на пахоте?
— Повоюй с мое, узнаешь.
— Воевать стоит за правое дело. Не под знаменем лорда.
— А твой архиепископ разве не лорд?
— Хуже. Он грабит, прикрываясь именем божьим. Лорды-епископы осквернили чистоту евангельского учения. Подумай об этом как-нибудь на досуге.
— Чего ж тут долго думать! Встречал я одного такого. Он сейчас в Бордо со своими людьми. Надел латы, перепоясался мечом и пошел на войну. И неплохой, скажу тебе, воин. Не знаю, каков он по вашей части, но рыцарь хоть куда. Клянусь святым Христофором! И скачет, и рубит, и хлещет вино. Я хоть и не шибко жалую попов, но этот мне пришелся по праву. Мы вместе брали Лимож.
— Не богу, но противнику его служат подобные пастыри.
— А ты, часом, не из еретиков ли, блаженный странник? Сказывают, будто среди вашего брата их особенно много? Один так и вовсе колдун — сделал медную голову, которая отвечает на все вопросы.
— Веришь в глупые сказки?
— Пожалуй не очень, мало ли о чем болтают в народе… Скажу тебе как на духу: ты мне нравишься, фриар.[19] Не знаю чем, но честного человека я чую за милю. Нужна ли
