— Первый раз вижу.
— Как вам кажется, кто он, этот «Печенкин»: сексуальный маньяк, шизофреник?
— Трудно сказать… Может, охотник за трансплантантом?!
— Думали уже, думали… Печень наркомана — не лучший подарок. Или все-таки могли всучить?
— Всучить-то могли, но при первом же биохимическом анализе обнаружится, что товар с гнильцой… Впрочем, это уже их дело. Я бы на вашем месте ничего не стал исключать: ни маньяка, ни пересадку органов.
— И Калистратова — «Печенкина»? Способен он на такое?
— Я уже ни за что не берусь поручиться, — обреченно махнул рукой Каренов. — Грань между нормой и патологией сейчас настолько размыта, что любой из нас может угодить на больничную койку. Когда у людей кольцо тревоги охвачено постоянным возбуждением, приходится думать уже не об отдельном пациенте, а обо всем обществе.
— Кольцо тревоги? Это вы метко сказали. Теперь, когда у России не стало надежных границ…
— Не о границах разговор, — Каренов тоскливо поморщился. — Есть такая зона в мозгу — «кольцо тревоги», но и вы, конечно, правы, насчет границ… Пылающее кольцо безумия.
— Историю болезни мы у вас на время позаимствуем, с возвратом, — сказал Морозов.
ВЕЛЛА КОЛОР КРИМ — ЦВЕТ ЛЮБВИ
Глава тринадцатая
Гнездышко
— Твой диван — настоящая ловушка, — зевая, сказала Лора, взглянув на часы. — Давай подымайся, а то мы опять никуда не выберемся.
— Вот уж горе, так горе! — Саня рывком сдернул покрывавшую их простыню.
— Не смей!
— Почему?
— Ты знаешь, чем это кончается.
— Мне ли не знать?
— Бесстыжий! — она засмеялась.
— Сварить кофе? — он притянул ее к себе, жадно вдохнув головокружительный запах волос.
— Отстань! Я на черта похожа.
— Яйца всмятку, мадам? Ветчина?
— Я сама приготовлю, — она зябко поежилась, не сдвинувшись с места. — Мы спали при открытом балконе?
— И это спасло нам жизнь.
— Опять жара?
— Опять.
— Помнишь, какое пекло стояло в Пирее? — закинув руку за голову, она глянула на него краем глаза.
— Мне ли забыть! — При мысли о том, как он влез в ее каюту через иллюминатор, у Сани задрожал подбородок.
— Смеешься, мерзавец? Тебе легко смеяться над бедной женщиной. Ты будешь вставать?
— И куда мы пойдем?
— Давай сегодня пообедаем в ресторане.
— Давай, — не слишком охотно согласился он.
— Тебе не хочется?
— Не то, чтобы не хочется, но лучше, чем здесь вдвоем, нам не будет нигде.
— Я бы пробежалась по магазинам, потом могли бы сходить в кино… Сто лет не была!
— Какое теперь кино? Сплошная лабуда. Смотреть нечего. А целоваться намного приятнее на диване. Главное, удобнее, в случае чего.
— Какой же ты неисправимый циник!
— Я не циник.
— Кто же ты тогда?
— Рыцарь, готовый на все, только бы услужить даме сердца.
— И сколько у рыцаря дам?
— Дам может быть, сколько угодно, но дама сердца всегда одна.
— Ты думаешь, я забыла, как ты увивался вокруг Машки?
— Какой еще Машки?
— Забыл свою тощую манекенщицу?
— Она не моя и я не увивался.
— Ну, она увивалась. Какая разница, если ты все равно с ней спал?
— Я с ней не спал, — вдохновенно солгал Саня, следя за мельканием солнечных бликов на потолке. — Мое сердце безраздельно принадлежало другой, а ум был занят нелегкой задачей, как незаметно пробраться в башню замка… На заре туманной юности я написал что-то вроде баллады. Подражательно и вообще вздор, но, клянусь, в своем воображении я видел тебя. Еще тогда, Лора, много лет назад.
— Прочитай.
— Слова я давно позабыл, а листок, на котором было записано, затерялся.
— Хоть что-нибудь помнишь?
— Только самое начало, — припоминая, он закусил губу. — Кажется, так: «О мой темнокудрый любовник! Садись на коня вороного! Как ветер, мчись к старому замку, найди моих братьев любезных. Пусть кличут надежную стражу, вассалов и храбрых, и верных, и скачут лесною дорогой на помощь к своей королеве…» Дальше не знаю.
— И этой королевой была я?
— Я узнал тебя с первого взгляда.
— Какая изысканная ложь!.. Но все равно, мой родной, спасибо тебе.
— Ты плачешь? — взволнованно спросил Саня, целуя влажные сияющие глаза. — Что случилось, любимая?
— Ничего не случилось, — Лора глубоко вздохнула, сглатывая так некстати подступившую горечь. — Не обращай внимания, — она уткнулась в его плечо, сбросив на пол сбившуюся в ногах простыню.
— Какие волшебные линии, — свободной рукой он провел по плавным извивам спины, задержав ладонь на последнем подъеме. — Я просто дурею, с ума схожу.
— Обводы?
— Обводы, обводы, — горячо шепнул он, ощутив, как в отдалении зарождается, вскипая радужной пеной, новый накат.
— Как у чайного клиппера?
— Как у чайного! Как у виолончели!
— Не бросай меня, Сандро! — выскользнув из-под его руки, она перевернулась на спину. — Не бро- сай…
— Да ты что! — встрепенулся он, приподнявшись на локте. — Как только такое могло прийти в голову… И тебе не стыдно?
— Стыдно, Санечка. Старая баба, а влюбилась, как кошка, и ничего не могу с собой поделать.
— Это ты-то старая? — он засмеялся, и этот его не к месту громкий и продолжительный смех мог бы показаться принужденным, если бы не звучала в нем неподдельная радость, густо замешанная на жалости и смутной тоске. — Ты юная круглозадая Афродита, выброшенная случайной волной на пустынный берег.
— Оставь в покое мой зад, коварный соблазнитель!.. Ты жуткий льстец и, ко всему прочему, ловелас.