по России, как и следовало ожидать, составляли не более пяти процентов. Это при таком-то количестве сектантов!
В первую очередь нужны имена докторов и кандидатов наук, работавших на атомную программу. Изъятые при обыске чертежи взрывателя и детали к центрифуге говорят сами за себя. Пусть пока нет доказательств, что задержанный в Вене перевозчик принадлежал к АУМ или Лиге последнего просветления, о которой практически ничего не известно, но куда-нибудь крылатый дракон должен же привести?
При одном взгляде на груду распечаток пухла голова. Невменов не знал, с чего начать. Он слишком слабо ориентировался в бескрайнем поле духовных поисков и устремлений, выходящих за грани реальности. Воспитанный на вульгарном материализме, привык безжалостно отсекать все, что не вписывается в рациональные рамки. Для полицейского это было не так уж и плохо, если бы сама жизнь не подбрасывала — любимое слово Михаила Сергеевича — неразрешимых шарад. Кажется, по-латыни это называют энигмой. Казалось бы, что может быть грубее и примитивнее криминала? Пусть самого изощренного, продуманного от А до Я. Но в абсолюте зло вырастает до иррациональных размеров. Это уже воплощенный дьявол, а значит, к ларцу с энигмой не подойдут никакие ключи.
Дочка принесла из школы загадку: «Без рук, без ног, а дверь открывает». Оказалось — граната. Ни гранатой, ни фомкой, ни отмычкой тут не возьмешь. Разум отказывался верить, что возможно нечто такое, когда отступает логика.
«Зачем они действуют напоказ? — вновь и вновь спрашивал себя Сергей Платонович. — Казалось бы, при их-то возможностях ничего не стоит уничтожить труп, но, словно нарочно, бросают вызов: вырезанная печень, приметная татуировка. Какой в этом смысл? Специально навести на контрабандиста со стронцием? На бандитов, устраивающих разборку на глазах всего города? А если все обратно тому? Если это ловко придуманный трюк, чтобы сбить со следа? Абсурд!»
Из лекций в ВПШ по научному атеизму Невменову запомнилось высказывание Тертуллиана: «Верю, потому что абсурдно». Идея, вызывавшая неизменный смех аудитории, неожиданно предстала в ином, не плоскостном, измерении. Несоизмеримость веры и знания! Вот от чего следовало отталкиваться. Возможно, тут и прятался вожделенный ключ. Необходимо влезть в кожу сектанта, проникнуться его мыслями и чаяниями, иначе смысл поступков так и останется тайной за семью печатями. «Да здравствует разум!», как сказал бы Пушкин.
Добрую половину рабочего дня Сергей Платонович потратил на бесплодные размышления, пока не пришел к гениальной идее, что ему нужен хороший консультант. Чрезвычайно довольный собой, он приступил к поискам. Свои решительно не годились: ненадежны, болтливы и склонны к вранью. Вчерашним пламенным пропагандистам самого передового учения, которое всесильно исключительно потому, что верно, доверять было никак нельзя. Самые ушлые из них быстро повернули штурвал на сто восемьдесят градусов и ударились в православие, сменив конспекты «Капитала» на Библейский словарь. До первоисточников у них никогда не доходили руки. Впрочем, Невменов и не знал никого из таких начетчиков лично, что вообще снимало вопрос с повестки дня. Оставалось одно: действовать строго по инструкции. В справочнике Интерпола, отпечатанном для служебного пользования, он, перебрав с десяток имен, остановился на психологе-консультанте из института Пастера в Париже. Профессор Максимилиан Латур, помимо прочего, читал курс истории религий в Сорбонне. На человека, чьими услугами пользовался Интерпол, можно было положиться вполне.
Не откладывая дела в долгий ящик, Невменов связался с Парижем. Французские коллеги отзвонили уже через час: Латур готов был принять хоть завтра. Получить место на борту «Эр Франс» для офицера Интерпола тоже не составляло труда.
На следующий день Сергей Платонович уже сидел в салоне первого класса, как и полагалось ему по рангу.
Профессор жил на углу рю д’Эльзас и Восьмого мая победного сорок пятого года, в старинном доме напротив Восточного вокзала. Его квартира производила впечатление запасников музея широкого профиля. Весь коридор был заставлен шкафами, где под стеклом лежали всяческие диковины: окаменелости с отпечатками вымерших рыб и растений, кристаллические друзы, вулканические бомбы, железомарганцевые конкреции, извлеченные из глубин океана. Свободные простенки занимали причудливые маски, каменные топоры, амулеты и ожерелья из ракушек, акульих зубов, игл морского ежа и еще каких-то совершенно неведомых семян и орехов. Африканские божки с выпученными глазищами соседствовали с луками и дротиками, среди жуткого вида кукол затесалась, изумив Невменова, человеческая голова, высушенная до размеров апельсина. Поразили спутанные длинные волосы и торчащие в издевательской ухмылке зубы, несоразмерные с усохшими органами слуха и обоняния.
— Приобрел на Калимантане у даяков — охотников за черепами, — заметив интерес гостя, с гордостью похвастал коллекционер. Было видно что он изрядно пошлялся по белу свету.
Сергей Платонович почти ничего не знал о Калимантане, а о даяках — тем более, но в детстве ему в руки попала редкая марка острова Борнео, на которой был изображен орангутанг, разрывающий пасть крокодилу. Соседский мальчик выдурил ее в обмен на серую монету с фашистским орлом. Она вскоре куда- то затерялась, оставив горькие сожаления о сделке, запомнившейся почему-то на всю жизнь.
Не пожалев похвал по поводу экспозиции, Невменов в нескольких словах описал безрассудно утраченный раритет, на что Латур, оказавшийся еще и филателистом, немедленно заявил:
— У меня есть такая! Я вам обязательно покажу. Прошу, — посторонился он, распахнув дверь кабинета.
Первоначальный контакт таким образом установился еще до начала беседы. Приступить к теме удалось далеко не сразу, ибо обойти вниманием интерьер рабочего места психолога, религиоведа и путешественника значило нанести кровную обиду. Французские коллеги предупредили, что метр не только исключительно словоохотлив, но и болезненно самолюбив.
Помимо колес и молитвенных флагов Тибета, эзотерический смысл коих не замедлил растолковать Латур, и богатейшей библиотеки, в кабинете господствовал культ Наполеона. Бонапарт с мудрой грустью взирал на потомка победителей с картин и фарфора. Повсюду висели трехцветные полотнища с императорской монограммой, литографические оттиски декретов и приказов по армии. На столе, рядом с бронзовым бюстиком, лежал в хрустальной шкатулке орден Почетного легиона «на ленточке красной», как запомнил Невменов из Лермонтова.
Поговорили о Наполеоне. Профессор смело пофантазировал насчет того, как бы выглядел мир сегодня, если бы император воздержался от похода на Россию. В его модели не было места ни для декабристов, ни для Герцена, ни для большевиков. Соответственно выпадала первая, а вместе с Гитлером, и вторая мировая война.
Будучи сторонником теории предопределенности исторического процесса, поступательного хода и так далее, Невменов дипломатично промолчал. Французским он владел в совершенстве, и слушать Латура было одно удовольствие. Студенты, наверное, его обожали.
Вежливость и привычка не торопить события вынуждали терпеливо внимать отточенному красноречию истинного энциклопедиста. Латур чувствовал себя совершенно свободно во всех эпохах. Относительно плавно перейдя от девятнадцатого века к двадцатому, он, не теряя основной нити, непринужденно перескочил назад, в шестнадцатое столетие. Рассуждая о судьбах человечества, профессор ненароком затронул Нострадамуса с его удивительными пророчествами, сбывавшимися день ото дня. Потревожив тень замечательного соотечественника, он признался, что не одобряет катренов[10], сулящих великие бедствия в 1999 году, и последующее пришествие Короля Ужаса.
Названная дата заставила Сергея Платоновича насторожиться. В листовках лиги «Величайший Учитель» в тот же год предрекал конец света.
— Асахара планировал свой апокалипсис на два года раньше, — осторожно заметил Невменов. — Хотел бы я знать, что подтолкнуло его к газовой атаке в токийском метро. По сути теракт провалил всю дальнейшую операцию. К счастью, конечно.
— Очевидно, это была лишь генеральная репетиция, последовавшая за первой пробой в городе Мацумото. Конец света, намеченный на девяносто седьмой год, мог обернуться числом жертв на порядок
