Cantos

II

Черт побери, Роберт Браунинг,
Существует лишь один «Сорделло».
Но Сорделло и мой Сорделло?
Lo Sordels si fo di Mantovana.
А Со-сю вспенивал море,
Нерпа играет в кольцах белопенных у влажноприбойной скалы,
Атласная кожа, Лера дочь,
                            а глаза Пикассо,
В черном капоре меха, гибкая дочь Океана,
И волны на берег идут чередой,
«Элеонора, elenaus и eleptolis!»
                            И Гомер, старик, слепой, бедняга, слепой, словно крот,
Ухо, чуткое ухо к рокоту моря, ропоту старцев:
«Пусть убирается прочь, к кораблям,
Где ахеян поганые лица, иначе беда,
За бедою беда, в потомках проклятье.
Ну да, ступает она, как богиня,
И лицом богиня,
                            а голос – ну прямо дочь Схенея,
Рок наш ступает ее походкой,
И пускай убирается прочь, к кораблям,
                            туда, где ахеян поганые клики».
А вдоль кромки берега, Тиро,
                            гибкие руки бога морского
Сплетают на ней воды крепкие мышцы
Под шатром стекловидным волны пепельносеребристой,
Лазурнослепящие воды, тесный и хладнокипящий покров.
Безмолвнопесчаный простор солнцерыжий,
Чайка поднимает крыло,
                            чистится, топорща перья,
Купаться слетелись бекасы,
                            крылья расправляют в суставах,
Влажные крылья в солнечной дымке,
А возле Хиоса,
                            по левую руку от морского пути на Наксос
Заросшая скала кораблевидная,
                            морской травы колыханье по краю.
Отмели словно залиты красным вином,
                            жестянка сверкает в ослепительном солнце.

Корабль бросил якорь у Хиоса,
                            матросы на берег сошли за водой, к роднику,
А возле скалистой заводи – мальчик, пьяный, как молодое вино.
«Наксос? Ладно, возьмем тебя на Наксос,
Поехали, парень». – «Но не в ту сторону!» –
«Все в порядке, сюда будет твой Наксос».
И тут сказал я:
                            «Это честный корабль».
Но бывший каторжник италиец
                            ударом сбил меня в носовые штаги,
(Его разыскивали за убийство в Тускии).
                            И все против меня, до одного, все двадцать,
Помешались на грошах, что выручат, продав его в рабство.
                            И вот отчалили от Хиоса
И пошли совсем другим курсом…
                            Но мальчик вдруг опомнился с криком
И тоскливо за борт глядел,
                            на восток, туда, где Наксос.
Чудо потом, воистину, чудо:
                            Корабль будто в землю врос в морской круговерти,
Побеги плюща на веслах, царь Пенфей,
                            не от семени гроздья, но пены морской,
Побеги плюща на шпигате.
О да, я стоял там, я, Акет,
                            а бог стоял рядом.
Вода разбивалась под килем,
Брызги волны под кормой,
                            кильватер, бурлящий от носа,
И где был планшир, ствол поднимала лоза,
Гроздья ее, где был такелаж,
                            на уключинах виноградные листья,
Буйные побеги на веслах,
И откуда ни возьмись, задышало что-то,
                            горячее дыхание по моим лодыжкам,
Звери, как тени в стекле,
                            мохнатый хвост ниоткуда,
Мурлыканье рыси, зверя запах, как вереск,
                            где раньше был запах смолы,
Сопение, мягкая поступь зверя,
                            блестящий глаз в воздухе черном.
Небо провисло, сухое, без признаков бури,
Сопение, мягкая поступь зверя,
                            шерсти щетка по коже моих коленей,
Шорох воздушных надкрылий,
                            сухие формы в эфире.
И корабль, словно на верфи,
                            повисший, как бык на железных стропах,
Ребра застряли в стапеле,
                            гроздья над кофель-планкой,
                            раздувшаяся шкура.
Жилами пошел неживой воздух,
                            кошачья поступь пантеры,
Леопарды возле шпигата, нюхающие лозы побеги,