появилась излишняя напряженность, отвращение.
Такая книжная мудрость и сегодня в Литве пользуется известным спросом, МЫ к этому привыкли и не обращаем внимания, но, оказывается, важнее не сама банальность, а кто ее произносит. Я пожал плечами.
ВО время митинга Юозайтис отошел немножко в сторонку, тихо помолился, едва заметно перекрестился и выступил с речью. Я снова был удивлен его откровенным, похожим на шантаж двуличием.
— Умен, начитан, — не остался равнодушным и алитусский ксендз Пранас Рачюнас, — но неприятен. Кроме того, глаза, какие у него глаза!.. Слушай, Витаутас, Юозайтис не
— Не знаю.
— Ты меня извини, но все в нем не настоящее, как заученное…
Молится, будто выполняет приказ, крестясь, поднимает руку, как к фуражке…
Это наблюдение ксендза опять подтвердил ось, когда Арвидас перед телекамерами принимал причастие из рук Папы Римского. Оба словно фарфоровые. Если долго смотреть, захочется выпить.
Воспользовавшись нашей пассивностью, Терляцкас устроил митинг Лиги свободы Литвы и вторично отметил 23 августа[3]. Я наблюдал за этим сборищем, даже готовился выступить, но митинг, еще не начавшись, превратился в «ярмарку». Прикрепив к раздвижному удилищу свой красный президентский флаг, Терляцкас появлялся то тут, то там и снова пропадал. Кто–то выступал, кто–то кричал, кто–то собирал подписи, кто–то хлестал пиво и бранился. Наконец этот балаган отгородили от площади солдаты второго полка внутренних войск под командованием Станчикаса.
Я видел, как «упаковали» одного из крупнейших наемных провокаторов Андрейку, видел, как, увернувшись от брошенной пивной бутылки, солдат заехал драчуну бананом, видел, как одной или двум из кричащих и пинающихся дамочек парни брызнули слезоточивым газом… Все это походило на плохо срежиссированную комедию. Поймают солдаты какого–то гражданина, оторвут от толпы, протащат под ручки пару десятков метров и отпускают, а тот возвращается и снова принимается за свое… Близился вечер. Около библиотеки Академии наук возвышались кучи щебня и брусчатки от разобранной мостовой. Толпа отступала к ним.
— Что вы делаете? — обратился я к офицеру. — Ведь не соберете костей.
— Я сам вижу. — Он набрал номер и подал мне тогда еще бывший в диковинку мобильный телефон: — Говорите, писатель.
— Мисюконис, — услышал я в трубке.
Я представился и вкратце обрисовал ситуацию.
— Зайди, мне тоже надоел этот цирк.
Через некоторое время солдаты уселись в машины, забрав свои щиты и бананы. С их отъездом окончился и митинг.
На следующий день я на заседании группы предложил разыскать Терляцкаса и попытаться договориться с ним о совместных действиях. Мои слова были восприняты как ужасное оскорбление. Особенно усердствовали Ландсбергис и Озолас. Я повторил предложение:
— Не вижу между ним и нами большой разницы. За то, что мы делаем сейчас, он отсидел по тюрьмам. Было бы справедливо пригласить и Виктораса Пяткуса.
— Терляцкас был осужден за кражу булочек, — хихикал профессор. — За устройство аварии.
— Откуда такая информация? Вместе воровали?
— Они провокаторы, они хотят нас вовлечь в антигосударственную деятельность и вывести за рамки закона, — говорил Озолас, как будто «Саюдис» был его собственностью. — Я предлагаю обсудить Петкявичюса.
— За что, за высказывание мнения, клизматик? — тормознул я этого полуторапудового «гиганта» И заметил, что резкие слова прекрасно смиряют его воинственность: чем дальше его посылаешь, тем спокойнее он становится.
— «Корабль дураков», — в первый раз процитировал меня А. Жебрюнас.
Все равно мы вдвоем с Мотекой отыскали на улице Тилто тайную квартиру Антанаса Терляцкаса и с помощью народа за пятнадцать минут все рассекретили. Нас встретила чернявая, похожая на цыганку женщина.
— Здесь Терляцкаса нет и никогда не было, — сказала она.
Вся обстановка была так дешево театрализована, что я начал смеяться. Зеркало в коридоре было повешено с таким расчетом, что быиз другой комнаты можно было видеть каждого входящего. Но угол отражения был одинаковым для обеих сторон, поэтому я видел, как через приоткрытую дверь на меня смотрят два голубых глаза, прячущиеся под багровым наморщенным лбом и растрепанной копной волос. Но если хозяина нет, значит нет — таковы правила игры всех подпольщиков. Мы вышли. Через несколько минут великий конспиратор появился на улице. Впервые я видел этого человека вблизи. Антанас оказался очень нервным, на каждое мое слово реагировал сердито, как будто я был его заклятым врагом, отвечал чуть ли не криком, речь его была несвязной, подчеркнуто торжественной, глаза бегали по сторонам, ощупывая прохожих.
Когда мы, наконец, друг с другом пообвыклись И мне удалось успокоить митингующего и за столом Терляцкаса, он превратился в неинтересного, изрекающего банальности человека. Стал хныкать, какего все преследуют, как ему не на что прокормиться, и предложил купить у него какую–то помятую брошюрку.
Вот тебе и герой улицы, подумал я, распрямляясь, и внезапно пришло озарение — ведь это артист! Эта вызубренная и постоянно шлифуемая роль не производила особого впечатления. Я рассердился и спросил про булочки. Неожиданно он ответил:
— Иначе они не могли ко мне придраться.
Значит, правду сказал мне отец Станисловас, что Терляцкас разгуливал по лагерю в белом халате и раздавал им хлебные пайки. Непромахнулся и Ландсбергис.
Через день–другой взорвалась пресса. Дескать, избивают, пытают людей! Озолас на казенные деньги выпустил плакат, на котором солдаты Станчикаса были изображены как настоящие фашисты — надраенные сапоги, каски, бананы и задницы… Лиц не видно.
Меня пригласил председатель Президиума ВС Витаутас Астраускас. — Вы представляете нас как фашистов! — возмущался он.
— Это издательство «Минтис». Оно подчиняется вам, вы и разбирайтесь.
Тогда он достал еще один плакатик, посвященный ему лично, сорванный с какого–то забора.
— Я найду виновных, я их накажу!..
— Витаутас, искать их не нужно, все написано и подписано под плакатом в выходных данных.
Официальность быстро улетучилась. Скорее, ее и не было. На
— Что будем делать? — спросил он, употребив множественное число, хотя вопрос звучал как обращение за советом.
— Витаутас, нужно без промедления принять законы, строго регламентирующие все эти процессы. Нельзя страну, которую десятилетиями держали в железных тисках, спускать с цепи. Все нужно делать постепенно. Демократия без закона — крах, анархия, по–русски говоря, беспредел.
— Я понимаю, но как? — А как принимали до сих пор? Несколько человек должны выступить с инициативой, пока народ не разложился. Коллективной игры не будет еще долго.
— Видишь ли, нужно согласовывать с Москвой.
— Можно ведь и здесь кого–то опередить местным законодательством. Если вы этого не сделаете, империя рухнет, начнется резня.
Такой разговор длился, наверное, час, пока я не понял, что все мои «страшилки» до адресата не доходят. Он все еще верил в бессмертие чьих–то идей.
Под давлением общественности Центральный Комитет КПЛ неожиданно образовал комиссию по расследованию обстоятельств разгона митинга. Ее председателем был назначен Й. Шерис, я – его заместителем, членами комиссии — В. Томкус, А. Бартусявичюс, Й. Гуряцкас, К. Мотека и еще несколько человек. Требовалось выяснить то, что и так было известно, только никто не хотел сказать вслух. ЦК задумал проверить свое здоровье рентгеновскими лучами общественности. Это было началом краха.
