Сергея Лунева. Ольге Павловне он доводился братом, а Игнату дядей. Раньше Ольга Павловна жила в Запорожье, возле Днепра. В начале войны, когда фашисты приближались к Запорожью, Ольга Павловна эвакуировалась в Сибирь. Игнат никогда не видел своего дядю. Во время войны Сергей Лунев пропал без вести. А Игнат появился на свет уже после войны.
Почему вдруг Ольга Павловна и Игнат разыскивают сейчас Лунева в Таджикистане, Олим и Муслима точно сказать не могли. По дороге я узнал, что торопиться нечего. Сибиряки ушли в военкомат и возвратятся не скоро. Но поворачивать назад теперь уже не имело смысла. Раз дело начато, лучше подождать Игната и его мать и выяснить все самому.
Наша троица — то есть я, Олим и Муслима — передвигалась по городу со скоростью хромого ишака. Я не торопился, но меня выводили из терпения дружки-приятели Олима. Мы встречали их буквально на каждом шагу. Все норовили задержать Олима хотя бы на минутку, поболтать с ним или просто пожать руку этой выдающейся личности.
Дольше всего нам с Муслимой пришлось ждать Олима возле Центрального парка культуры и отдыха. У Олима нашлось тут два неотложных дела. Он взвесился на медицинских весах, а затем, напрягаясь всем телом, выжал белый, сверкающий на солнце силомер. Как я успел заметить. Олим не заплатил за эти удовольствия ни гроша.
— У тебя тут кредит? — спросил я Олима, когда он подошел.
Олим улыбнулся.
— Так это ж Усман. Между прочим, это мой приятель!
Олима Турдывалиева знал весь город. И чайханщики, и кондуктора троллейбусов, и чистильщики сапог и даже милиционеры. Олим любил всю эту пеструю публику. К Олиму тоже относились неплохо. Иногда ему разрешали бесплатно прокатиться в троллейбусе, иногда пускали без денег в кино. Правда, пускали только на плохие картины. В гулком пустом зале сидели лишь влюбленные и пенсионеры. Но для Олима это не имело значения.
У Олима было больше недостатков, чем достоинств. Но — я не могу скрывать этого — у него было доброе и вместительное сердце. В дни, когда у Олима заводились вдруг деньги, он приходил в кино со свитой. Вслед за Олимом в двери театра устремлялась орава малышей с карманами, отвисшими до колен от гаек, гвоздей и других тяжестей. Олим важно шел впереди процессии с билетами в руке. На вопрос билетера, куда и с кем сыплет этот горох, Олим кратко сообщал:
— Пропустите. Это со мной.
Мы приближались к цели. Главные улицы города с красивыми зданиями, магазинами и чайханами остались позади. На плоских глиняных крышах сушился первый урюк. Вокруг гудели рыжие осы. Они впивались в зыбкую радужную мякоть и, охмелев от сладкого сока, улетали прочь.
Неподалеку послышался глухой рокочущий гул. Но это была не Дюшамбинка[2], как показалось мне вначале.
Олим остановился и стал слушать, по-стариковски приложив руку к уху. Но вот он очнулся, с достоинством посмотрел на нас и сказал:
— Между прочим, это вон в том дворе. Пошли скорее. Это они вас ждут.
Через несколько минут мы открыли низенькую дощатую калитку и очутились в большом дворе, обнесенном со всех сторон глиняным забором — дувалом.
Я посмотрел вокруг и даже растерялся. Двор был буквально забит мальчишками и девчонками. В глазах рябило от пестрых бухарских тюбетеек, белых памирских шапочек, цветных платков и пионерских галстуков. Казалось, на этот великий курултай собрался весь город Дюшамбе.
Воздух дрожал от слитного, незатихающего гула голосов. На высокой глиняной суфе, где по вечерам таджики ужинают и пьют чай, стоял трехлетний оголец в короткой, до пупа, сорочке. Сложив ладони трубой и выпятив пузо, мальчишка гудел как паровоз. Видимо, делал он это из чувства солидарности к старшим.
Олим немедленно прекратил весь этот базар. Он поднял руку, как семафор, и, покрывая все голоса своим деловым, административным басом, прокричал:
— Тохта![3] Я привел сюда Александра Ивановича. Он сделает все. Я его знаю!
Мгновенье — и все притихло вокруг. Все эти тюбетейки, памирские шапочки и пестрые платки обернулись как по команде. Что они хотели? Чего ждали они от меня?
Это было в Запорожье…
Олим не зря притащил меня на край города. Тут, в крохотной кибитке Муслимы, остановились сибирский мальчишка Игнат и его мать Ольга Павловна. Как и почему они сюда попали, это целая история.
Олим познакомился с Игнатом и Ольгой Павловной на привокзальной площади. У Олима там знакомый чистильщик сапог Ишмат Тошматов. У этого известного в Дюшамбе мастера Олим практиковался чистить сапоги и раскрашивать в разные цвета ботинки и сандалеты.
Трудно сказать, что потянуло Олима к щеткам и ваксе. Возможно, его смутили пятаки, которые перепадали от клиентов, а возможно, им руководили более возвышенные и гуманные цели. Но скорее всего, Олима удерживала возле низенького замызганного ящичка его веселая и общительная натура.
Деревянный ящик познакомил Олима с интересными людьми. Олим чистил ичиги памирских скотоводов, драил тупоносые ботинки приезжих моряков, приводил в порядок облупившиеся сапоги кулябских геологов. На приеме у Олима были министры, академики и даже отчаянный джигит Мукум Султанов, который поймал бандита Ибрагима-бека.
Олим чистил сапоги какому-то клиенту и вдруг увидел на площади низенькую худощавую женщину с крестьянским узелком волос на затылке и мальчишку лет тринадцати, в черном лохматом костюме. В руке женщины была тощая авоська с промасленным свертком и пустой кефирной бутылкой. Мальчишка держал самодельный чемодан с острыми углами и большим замком на петле.
Мальчишку в лохматом костюме и женщину с авоськой никто не встречал. Они стояли посреди площади, смущенно и растерянно поглядывая по сторонам. Городу не было никакого дела до этих людей. Он жил сам по себе, они — сами по себе.
Олиму Турдывалиеву стало стыдно за свой город. Олим бросил щетки, вытер керосиновой тряпкой перепачканные ваксой руки и помчался к приезжим. Подбежал, приложил, как должно, правую ладонь к сердцу и поклонился.
— Салом алейкум!
«Салом алейкум» знают везде, даже на полюсе холода, в Оймяконе. Женщина улыбнулась Олиму усталой улыбкой и ответила:
— Здравствуй, мальчик.
Хорошее настроение Олима чуть-чуть не испортил мальчишка в черном лохматом костюме. Он схватил свой чемодан двумя руками и спрятал за спину. Видимо, он не верил ни Олиму, ни его милой улыбке.
Олим не стал лезть в пузырь.
— Между прочим, — сказал Олим, — я вижу, вам негде жить. Вы не бойтесь… Поехали со мной. Хоб? [4]
Женщина стала поспешно благодарить Олима. Поправила узелок волос на затылке и собралась было идти, но мальчишка не тронулся с места. Глаза его потемнели, возле рта прорезалась острая короткая морщинка.
— Давай, однако, проходи, — сказал он Олиму. — Нечего тут.
