гранита умбренских скал основой Империи Аккалабата, семья Халемов, устремления и пути которой были всегда прямы и понятны и поэтому вызывали уважение, ныне, не изменяя своей гранитной твердости, обратила взоры к какой-то иной цели. Отец и сыновья Дар-Халемы всегда представлялись Хару, одинокому в своей отверженности, пятью пальцами, сжатыми в кулак, готовыми дать отпор любому, кто осмелится посягнуть на права и территории короны Аккалабата. Теперь окровавленная, с обрубленными культяшками на месте пальцев, эта рука грозно и неумолимо поворачивалась против своих мучителей. Изувеченный, кулак не мог ударить прямо. Но даже того, что осталось, короне Аккалабата стоило бы бояться.
Лорд Хару разрывался между преданностью жене и верностью королеве. Он не мог не ощущать, что зерно заговора зреет у него в замке. Но запретить напрямую Койе вести себя так вызывающе и неразумно он не решался. И одной из причин, его останавливавших, был холодный взгляд Хетти Дар-Халема, когда тот произносил, если речь заходила о любой из его сестер: «Я приглядываю», или «Я в курсе событий», или «Это наше семейное дело».
Но в этот раз на неуютном сером балкончике, так не похожем на просторные прилетные балконы халемского и эсильского замков, Хару дал волю своему темпераменту:
- Ты приглядываешь! — рявкнул он и, упершись обеими руками о стол так, что треснула матовая столешница, навис над Хетти. — Ты хоть соображаешь, чем это может закончиться?
Хетти покрутил бокал в руках, взглянул на клеймо на ножке, недовольно покачал головой:
- Дар-Кауда. Так я и думал. Все в мире делается в мастерских дариата Кауда. Сядь, Хару. Сядь и успокойся. Потому что не
- Я не собираюсь. — начал лорд Хару и осекся под уже не холодным, а ледяным взглядом Хетти.
- Ты собираешься, — с нажимом на
Хетти встал, развернулся к перилам балконца, перегнулся так, что крылья выпятились вверх под орадом.
- Для этого мне нужно знать, что там.
Палец его указывал за внутреннюю цепь Умбрена, покрытую нетающими снегами. Хару поежился.
- Поверь мне, это последнее, что тебе нужно, лорд Хетти. Там ничего. Ничего, кроме стужи, горных волков-оборотней, пещерных медведей. Голые камни, свистящий ветер, туманы и тьма. Если бы был хоть какой-нибудь шанс там выжить, ты думаешь, мы не попробовали бы раздвинуть границы нашего дариата?
- Ну, волки-то там живут, значит, они чем-то кормятся. А медведи потому и зовутся пещерными, что обитают в пещерах. Насколько я понимаю в медведях, там, где они живут, могут поселиться и люди.
- Ты ничего не понимаешь в медведях, лорд Хетти.
- Согласен. Но еще есть время в них разобраться. И с ними тоже.
- Делай, что хочешь.
Лорд Хару никогда не тратил время на споры, в которых не могло быть выигравших.
- Только я тебя попрошу. Не вовлекай в это дело Меери. Они с Китти.
- Уже по горло в дерьме. Я не прав?
- Лорд Дар-Халем!
Хетти повернулся стремительно, руки его легли на мечи. В ограниченном кованым парапетом пространстве бросалось в глаза, насколько он уже в плечах лорда Хару. Но оба дара — седеющий, с изборожденным преждевременными морщинами лбом, и молодой, черноволосый, с губами, дрогнувшими от ярости и снова сложившимися в грозную, четкую линию на бледном лице, оба дара, грозно стоящие друг против друга, знали, что, брось лорд Дар-Умбра вызов своему гостю, шансов у него меньше, чем один против ста. Хетти не просто Халем, он лучший из Дар-Халемов. Поэтому именно в этот момент Хетти отпустил рукояти мечей и плюхнулся в кресло так, что разбитое стекло на злополучном столике отчаянно дзенькнуло:
— Звук какой неприятный. Ладно, Хару. Я им ничего не скажу. Ни Рейвену, ни Меери. Даже Элла и то не знает. Будем выкарабкиваться сами. Только и ты знай.
Хару знал, но предпочел услышать. Глухо ухнув, сел в кресло, стал затирать пальцем трещину на столешнице.
- Королева переступила черту. Ты помнишь слова клятвы верности, принесенной когда-то дарами прекрасной Лулулле? «Ни один из даров Аккалабата, пока он живет и дышит, не позволит сердцу своему усомниться в правоте королевы и взору своему обратиться не туда, куда смотрят очи Ее Величества. И на этом встанет Империя, и будет стоять она вечно». Про прекрасных деле здесь ничего не сказано. Их взоры могут обращаться куда угодно. Хоть Чахи под хвост. А что касается правоты. Сердцем — да, не усомнюсь, но, согласись Хару, правота — это скорее нечто умственное. И тут я способен рассмотреть разные точки зрения. И точка зрения Койи ничуть не слабей точки зрения королевы. Я даже готов согласиться, что это не придумано ею в бреду отчаяния, когда наш драгоценный лорд-канцлер (она не говорит, почему) ее бросил (не дергайся, Хару, мы оба знаем, что мы оба знаем), а вычитано из кое-каких заковыристых книжек в вашей библиотеке, которые здесь, в холодном и влажном климате, магическим образом сохранились на славу. Тогда как в Хаяросе, в королевском собрании рукописей, в идеальных условиях, недостает именно этих томов, сгнили к демонам. Я проверял.
Хару с тоской посмотрел на Хетти. Ну и зачем это? «Я проверял». Это и так всем известно: младший лорд Дар-Халем ничего не принимает на веру. Он все всегда проверяет. А потом говорит. Говорит, между прочим, ужасные вещи. Не лучше своей сестры.
- Почему не предположить, что неспособность рожать девочек — это не результат конфликта между нашими телами и природными условиями Аккалабата, проявившегося только через тысячу лет после прихода святой Лулуллы? Что эта невозможность создана королевами искусственно? Что кровь выдаваемых нам из-за ширм деле портит, а не улучшает породу? Что королевы целенаправленно манипулируют дарами так, чтобы от браков не рождались женщины, т. к. это поставит под сомнение их исключительность?
- Я не желаю этого слушать! Лорд Хетти, ты в моем доме!
Хару заткнул уши руками, всем своим видом показывая, что в доме Дар-Умбра никакие поползновения и намеки на расхождение интересов даров и королевы не имеют ни шанса. На лице у Хетти не дрогнул ни мускул. Он продолжал обстоятельно развивать тему, будто вещал не перед единственным слушателем на крохотной площадке, где их могли слышать только кряжи умбренских гор, а на заседании совета старейшин.
- Еще крылья туда запихни. Так что у нас остается из древней формулы? Только последняя часть — про Империю. Вот ее-то я и собираюсь придерживаться. Что же касается нагромождения слов до «встанет». всей этой белиберды про сердца и взоры. если оно будет входить в противоречие с чеканным и понятным мне «будет стоять она вечно», сердцу придется слегка уступить дорогу рассудку и. Ты не поверишь, но порой я чувствую в себе склонность к семейной предусмотрительности Дар-Эсилей.
- Империя — это прежде всего королева, какой бы она ни была.
Хару не был оратором, но то, во что он действительно верил, формулировал четко и прямо.
- Монстр, сам себя пожирающий. С легкостью распростившись с родом Халемов, обладающим уникальным внутренним временем, она также, не моргнув глазом, уничтожит любой из дариатов. Кто-то должен дать ей понять, что Империя — это мы. Я пришлю тебе ящик эгребского, Хару, Будешь пить за мое умственное здоровье.
Последние слова Хетти произносил, уже сидя на балконных перилах и энергично встряхивая орад, прежде чем собрать его в скатку. Хару поморщился. В отличие от постоянно использовавшихся в качестве площадок для посадки и взлета балконов Халема или Эсиля — с низкими балюстрадами и достаточным пространством разбега — балкончики крепости Хару были просто балкончиками. Прыгать с них вниз, в непредсказуемые потоки горного воздуха, а чаще — в молочно-туманные завихрения, не позволявшие определить, на каком расстоянии ты находишься от острых камней, желающие находились редко. Поэтому и
