пограничников как отлично знающий местность человек стал постоянно жить на посту. Ему дали оружие, коня. Он выполнял различные поручения, был проводником и разведчиком. Невысокий, сухощавый, с неизменным лисьим малахаем на голове, он был неутомим. Славился по всей округе и его вороной конь, который в умелых руках научился карабкаться по скалам, как архар, бесстрашно входить в бурные горные речки, даже переходить по чертовым мостам. Манап никогда не привязывал вороного, и не было случая, чтобы конь уходил от хозяина.
Пограничники узнали голос Воронка, но из-за укрытий не выходили, пока не замелькал между деревьев знакомый малахай.
— Ну что, Манап, хорошего скажешь? — спросил Невоструев Манапа, когда тот, поздоровавшись с пограничниками, слез с коня, растер его пучком травы и, ослабив подпруги, пустил пастись.
— Хлеб привез, консервы привез, овес привез. Хохлов сказал: ждать надо. Пойдет банда. Здесь пойдет.
— И курево есть?
— Есть, обязательно есть.
— Тащи скорей! — начали торопить Манапа красноармейцы. — Уши поопухли.
Кочукабев уехал, пообещав вернуться через два дня, а пограничники остались в лесу.
Еще сутки шел дождь. Лишь к вечеру следующего дня небо очистилось от туч и закатное солнце заискрилось в лужицах и листьях деревьев, на лепестках травы. Сразу стало тепло, лес наполнился птичьим щебетом, запахом хвои.
Ночь прошла спокойно, а утром из ущелья выехало два всадника. Они долго осматривали опушку у поляны, переговаривались о чем-то между собой, потом снова скрылись. Один из наблюдавших за ущельем красноармейцев пополз вниз. Через несколько минут отряд был готов к выполнению любого маневра, а сам командир уже наблюдал за ущельем. Но время шло, а басмачи не появлялись.
— Неужели заметили? — как бы самого себя спросил Невоструев.
— Не могли, товарищ командир отделения. Мы хорошо укрылись, — ответил ему лежавший рядом пулеметчик Прудько.
— В чем дело?
— Хитрят, видно. Выманивают.
— А может, уходят?
— Не могли они нас видеть, товарищ командир!
— Что ж, будем тогда ждать.
Прошло еще почти полчаса, а из ущелья никто не показывался. Невоструев думал о том, что, возможно, басмачи сейчас рысью уходят по ущелью или на пологом подъеме выбрались из него и двигаются к границе прямо через горы. Он, правда, знал, что басмачи, особенно из Киргизии, всегда ходят по проторенным тропам, так как не знают местности, но предполагал, что среди них может быть проводник. Смущало и то, что вот-вот должен был подъехать Манап, а его появление тоже может выдать расположение отряда. Он снова убеждал себя не спешить с принятием решения, понимая, что от этого зависит исход операции, зависит жизнь его самого и жизнь подчиненных. Ведь были же случаи, когда в результате поспешного, непродуманного решения пограничники попадали в тяжелое положение. Когда решительность оправдана, ее называют храбростью, когда не оправдана — ненужной жертвой.
«Не торопись, не торопись. Подумай, взвесь все «за» и «против»!» — мысленно говорил он себе, но чувство беспокойства все сильнее и сильнее захватывало его, требовало немедленного действия. Невоструев едва сдерживался.
— Ну и маринуют! Вот чертово терпение, — проговорил Прудько, и этот тихий голос успокаивающе подействовал на Невоструева.
— Подождем и мы.
Когда всадники выехали из ущелья, Невоструев облегченно вздохнул и начал считать: «Раз, два, три… двенадцать. Не много. Можно брать живьем, особенно если сюда пойдут».
Но банда не пошла на засаду, а свернула в ущелье, идущее к Красной сопке.
— Бери Кропоткина — и к сопке! — приказал пулеметчику Невоструев. — Мы с тыла ударим.
Все шло, как предполагал Невоструев. Впереди, у Красной сопки, хлестнула по тишине короткая пулеметная очередь, потом вторая, такая же короткая, за ней третья. Пулемету вторили редкие одиночные выстрелы.
— Слезай! Коней — в укрытие! Без команды не стрелять!
Едва успели пограничники укрыться за камнями, как из-за поворота показались скачущие басмачи. Всадников было восемь.
— Огонь!
Четыре выстрела — три лошади с полного галопа ударились о землю и судорожно замахали копытами. Двое выбитых из седел басмачей встали и подняли руки, третий, запутавшийся в стременах, одной рукой торопливо сдергивал с ноги стремя, другую тянул вверх. Остальные осадили коней.
— Сдавайтесь! — крикнул Невоструев.
В ответ прозвучал выстрел. Тот, кто пытался высвободить ногу из стремени, взмахнул поднятой рукой, дико вскрикнул и мягко опустился на землю рядом с лошадью. В предсмертной судороге лошадь ударила копытом по голове упавшего, но он уже не почувствовал этого удара.
Пограничники не сразу догадались, что произошло. Но когда прозвучал второй выстрел, и тот, кто стрелял в своего же джигита для устрашения других, сполз с седла, все поняли: бою конец, главарь убит, и остальные сейчас побросают оружие.
Обезоруженных и связанных басмачей пограничники повели к Красной сопке. Они беспокоились за жизнь Кропоткина и Прудько, и поэтому спешили. В той стороне было тихо.
Когда же показалась Красная сопка, то все увидели одиноко стоявшего с поднятыми руками басмача, солдат, направивших на него стволы, но не выходивших из-за укрытия, двух убитых лошадей и убитого басмача.
— Только десять. Где же двое еще?
На этот вопрос ответили два выстрела из леса.
— За сопку пленных. Прудько и Кропоткину — в обход сопки, остальные — за мной!
Невоструев, перебегая от камня к камню, продвигался ближе к лесу, в то же время понимая, что этим маневром он и те, кто бежал с ним, могут только занять удобную позицию для боя, не дать оставшимся в живых басмачам отбить своих, если же басмачи начнут уходить, то помешать им смогут только те двое, что побежали в обход сопки. «Проскочили засаду. Видно, далеко вперед дозор выслали. Осторожная банда», — думал Невоструев, выбирая взглядом, за какой камень перебежать. Он стремительно поднялся, пробежал несколько метров и упал за укрытие. Две пули ударились о камень, обсыпав осколками гранита фуражку Невоструева.
— Дальше нельзя. Нужно удерживать их огнем, пока успеет Кропоткин. — Невоструев начал стрелять по лесу из винтовки.
Басмачи не ответили. «Уходят, поняли, что не смогут отбить своих. Но успеют ли Прудько с Кропоткиным? — подумал Невоструев, продолжая стрелять по лесу. В это время он услышал: «Товарищ командир, Кропоткин на сопке!»
«Молодец. Через сопку быстрей! Наверняка опередит!»
Красную сопку с той стороны, откуда стреляли басмачи, полукольцом окружала неширокая полоска густого леса, за которым высилась почти отвесная гранитная скала; там, где скала переходила в пологий подъем, была открытая поляна. Басмачи могли уйти от сопки только через эту поляну. Чтобы опередить бандитов, Кропоткин решил выйти на обратный скат сопки не в обход, а через нее. Так было быстрее и, кроме того, господствующая высота давала возможность лучше просматривать местность и более прицельно вести огонь. Кропоткин, однако, забыл, что на сопке и человека видно лучше. Он спешил и об осторожности не думал. Как только он взобрался на вершину, из леса ударили выстрелы.
«Уходят!» — по тому, откуда стреляли басмачи, определил Невоструев и повернулся к сопке, чтобы определить, успеет ли Кропоткин, и увидел, как тот упал. Из леса еще раз выстрелили по сопке.
«Если ранен — убьют! Спасать нужно!» — Невоструев, тоже забыв об опасности, кинулся к сопке. Пуля просвистела рядом, но не задела. Через минуту он уже был за сопкой в безопасности. По склону вверх
