Начальник заставы поторопил солдат:
— Быстрей отжимайте одежду…
Капитан теперь был уверен, что враги не уйдут. Река осталась позади, и оттого у него было хорошее настроение.
ХАСАНСКИЕ ВЕТРЫ
Иван Пашенцев приехал на заставу летом. Моросили дожди. Сопка Заозерная мирно дремала в сизом тумане. В высоких густых камышах голосами молодых петухов «кукарекали» фазаны. Изредка с тяжелой одышкой зло фырчал дикий козел.
Возвращаясь с границы, Пашенцев бродил по узким берегам и по крутым склонам сопок, ощетинившимся мелким кустарникам. Он находил ржавые гильзы на высоте Пулеметной, очищал их от земли, разглядывал. Приносил домой пробитую пулями каску. Ощупывал руками старый дот, исподлобья нацеливавшийся в него угрюмой амбразурой.
Иван подолгу смотрел на невысокие безымянные обелиски у подножия сопки. Обелиски молчали.
Временами стояла такая тишина, будто здесь, на берегу озера, на этих склонах и, возможно, под таким же дождем ничего и никогда не случилось.
Но были дни — Пашенцев хорошо помнил каждый из них, — когда над Хасаном проносились порывистые тревожные ветры. Они с ходу врывались на заставу, пригибали к земле молодые деревья, рвали в клочья туман. Пашенцев, утомленный службой, подставляя ветру лицо, шел к озеру.
И тогда совершалось чудо…
По склонам сопки, пригибаясь к траве, неровной изломанной цепочкой бежали самураи. Глаза их горели злым, волчьим огнем. Над головой со змеиным шипением проносились тяжелые снаряды. По размытой ливнями дороге, надсадно урча моторами, ползли танки.
А там, между двух сопок, в широкой лощине, в той, которую сейчас так старательно вылизывает ветер, устремили вперед горячие стволы упрямые «сорокапятки». Батареей командует Семен Пашенцев. Отец.
Над батареей туча песка и дыма. Одно орудие молчит: весь расчет погиб, заклинило затвор. В сыром тумане ползут и ползут к огневой позиции японские танки. Артиллеристы валятся с ног от усталости. Нервы на последнем пределе.
— Ничего, выдюжим, — говорит Семен. — Пограничникам там, на сопке не легче. — И, улыбнувшись: — Ведь мы коммунисты.
И сам становится к орудию за наводчика.
Стреляют танки. Стреляют орудия.
В кромешном грохоте сильный голос отца:
— Огонь!
Земля, как живая, дрожит от взрывов. Чудится — качаются сопки.
— Семен! — кричит парторг батареи Храмов. — В окоп!
— Огонь! — командует Пашенцев.
И падает на станину орудия.
Падает!
Чтобы уже никогда не встать…
Встань, отец! Смотри: пограничники уже взметнули над сопкой гордое, пробитое в боях красное знамя…
Ветры смолкли. Они рассказывали все, кроме одного. Они не знали, где лежит герой хасанских боев Семен Алексеевич Пашенцев.
Газета ходила из рук в руки. На первой полосе был помещен портрет бойца: жизнерадостные глаза, задорная улыбка, волевой подбородок. Подпись:
«Младший командир Семен Пашенцев подал докладную командованию с просьбой оставить на сверхсрочную».
— Молодец, Семен, — говорили друзья. — Он всегда там, где труднее.
А еще через два года Семен закончил курсы комсостава и стал командиром батареи.
Осенью 1938 года Семена, как обычно, ждали домой. Как обычно потому, что каждую осень он приезжал на побывку в родное алтайское село.
Ванюшка Пашенцев в те времена был еще маленьким. И потому совсем немного сохранила детская память. Разве что вот это…
На столе лежали часы. Таких Ванюшка еще никогда не видел: круглые, с тяжелой массивной крышкой, с кожаным ремешком. Отца в комнате не было. Ванюшка схватил часы, долго вертел их в руках, любовался стрелками и циферблатом, подносил к уху и слушал торопливое неумолчное тиканье. Часы жили своей удивительной диковинной жизнью. Решил открыть крышку — не получилось. Притащил из кухни нож, поддел им. И тут часы, словно испугавшись, выскользнули на пол. Ванюшка кинулся за ними. Стрелки остановились. Зажав часы в кулачке, Ванюшка выскочил из дома.
Отец и мать пилили во дворе дрова. Мать увидела бледное лицо Ванюшки, часы и все поняла. Тихо вскрикнула: порезала пилой руку. Отец побежал в дом, принес флакон с одеколоном, залил рану, бережно перевязал.
— Неужто разбил, сатаненок? — закричала мать.
— Ты это зря кричишь, Маруся, — остановил ее отец. — Ну-ка, покажи.
Ванюшка протянул часы, все еще не веря, что не получит трепки.
— Ничего, починим, — сказал отец. — Ты что же, хотел узнать, как это устроено?
— Хотел, — признался Ванюшка.
— А мы вместе посмотрим, — похлопал его по плечу отец. — Вот закончу с дровами и посмотрим. Жизнь, брат, штуковина очень интересная.
Вечером они долго сидели вместе. Семен дал сынишке подержать в руках револьвер.
— А ты по врагам стрелял? — поинтересовался Ванюшка.
— Пока нет.
— А будешь стрелять?
— Полезут к нам — пожалеют.
— А не побоишься?
— А когда ты станешь бойцом, побоишься?
Ванюшка посмотрел ему прямо в глаза и твердо сказал:
— Не побоюсь!
…А вот в ту осень отец не приехал.
Однополчанин Петр Илюшенко, появившись в селе, пошел не к себе, а прямо к Пашенцевым:
— Крепись, Елисеевна. Сложил голову твой Семен. На озере Хасан.
И вспомнилось Ванюшке, как упали часы, остановились стрелки…
Под вечер на заставу приехал секретарь райкома партии.
— Вот что, Иван Семенович, — сказал он. — Привез я тебе весть. Собирайся, поедем.
Газик проворно спустился по дороге к озеру, промчался вдоль берега и запетлял по склону сопки.
— Вот, почитай, — секретарь протянул Пашенцеву конверт. Письмо было из Владивостока.
«Много героических подвигов совершили наши воины на священной хасанской земле. Героям возданы почести. Но есть и такие, о которых еще не знают. Например, секретарь партбюро
