— Спасибо, ребята! — трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.
Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:
— Ты шикуешь, как будто уже премию получил.
— А-а, помирать, так с музыкой, — скривился Чубатов и жестом позвал официантку.
Та поспела одним духом.
— Значит, фирменное блюдо — изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру… Ты что будешь? — перегнулся к Даше.
— Как всегда, — ответила та.
— Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки «Ласточки».
Официантка, стуча каблучками, удалилась.
Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:
— Я говорю ему — лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется! И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?
— А он что?
— И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.
— Что ж такого сделал я противозаконного? — вспыхнул Чубатов.
— И я ему то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит — подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на брослый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.
— Почему не говорить?
— Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет, чем вы там вообще занимались?
— Да, пожалуйста, пусть расследуют. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?
— Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.
— Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!
— Говорила, говорила… Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем… и договорились.
— Не может быть! — воскликнул Чубатов.
— А-а! — она только рукой махнула.
Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды «Ласточка», поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:
— Еще ничего не надо на закуски?
— Потом, потом, — сделал ей знак Чубатов, не глядя.
Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше:
— А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?
— Нет, Ваня… Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, в пору заводить.
— Ну уж это — отойди прочь! Он еще мелко плавал. — Чубатов налил коньяку в рюмки: — Ладно, хватит о делах… Давай выпьем! — поднял рюмку. — Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.
Выпили…
Закурил, говорил бодрясь:
— Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее…
— На какие шиши съездим?
— Достану я денег. Экая невидаль — деньги. Суета и прах — вот что такое деньги.
— Где ж ты их возьмешь?
— Где возьму? Ты знаешь, сколько я леса поставил одному Завьялову? А?! Два скотных двора срубил он из моего леса, десять домов, магазин… Что ж ты думаешь, Завьялов не даст мне взаймы какую-то тысячу рублей? Да он две даст, если попрошу.
Даша молчала, коротко глядя перед собой.
— Ну, выпьем за море! — чуть подтолкнул он ее в плечо. — За синее, за черное! Будет у нас еще праздник, будет!
Он налил по рюмке, выпили.
— Давай потанцуем!
Только он встал, подал Даше руку, не успели от стола отойти, как оркестр опять грянул «Бродягу». И оркестранты, и посетители обернулись к Ивану Чубатову и стали просить его:
— Иван, спой!
— Ваня, песню!
— Оторви и брось!
— Гитару ему, гитару!
Из оркестра подали Чубатову гитару, и все смолкли. Он как-то изменился в лице, побледнел весь, поднялся на оркестровый просцениум, ударил по струнам и запел:
Даша слушала, повернувшись от столика, глядела на Чубатова широко раскрытыми блестевшими от возбуждения глазами и не замечала, как навертывались слезы и катились по щекам ее.
11
Иван Чубатов считал себя временным жителем Уйгуна. Он жил здесь месяца два, от силы три, остальное время в тайге, да еще в Приморске. Такая сезонная маета ему, кочевому человеку, была по душе. В Приморске он снимал комнату на Пекинской улице в бывшем китайском квартале, где, по рассказам, когда-то темные замкнутые дворики оглашались пьяными криками и визгливой музыкой из ночных притонов.
Его воображение рисовало потешные картины шумного портового города той стародавней поры — веселые ватаги заморских матросов в окантованных бескозырках с бантиками на боку, в черных блестящих смокингах морских капитанов с шикарными красавицами в злаченых ложах двухъярусного ресторана «Золотой рог»; а в ночных шалманах китайского квартала на низеньких сценах, освещенных разноцветными фонариками, китайские да японские танцовщицы в красных кимоно с роскошными опахалами-веерами из черных страусовых перьев — точь-в-точь какие висели у него прикнопленные на стенах, выдранные из старых японских журналов — всю ночь напролет танцевали свои загадочные и
