разворот и, перепадая с грохотом и шумом по каменистым порогам, уходила вниз, растекаясь на десятки пенистых рукавов.
Река была настолько мелкой, что лодка Голованова с трудом прошла по главному самому широкому фарватеру.
Выше скал, преградивших путь реке, течение становилось спокойнее, вода темнее и русло значительно шире. А там, за плавным кривуном, огибавшим такую же отвесную скалу, начинался новый кипучий перекат, казавшийся еще более шумным и грозным. Он так и назывался Шумным. В самом начале этого переката, на речной излуке они и нашли брошенные плоты.
Целая дюжина огромных секций плотов, вязанных в два, в три бревна, была прижата к залому и к берегу мощным течением и завалена всяким речным хламом.
Коньков и Голованов перебрались на ближнюю к берегу секцию плота, потоптались, попрыгали на ней, пошвыряли шестом в воду. Дно реки было рядом. Плоты сидели крепко на каменистом ложе.
— Никакой силой не оторвешь. Вот это посадка, — сказал Коньков.
— Вода посадила, вода и сымет, — заметил Голованов.
Они обошли все секции плотов, так же прыгали на них, щупали речное дно, замеряли везде глубину. Картина все та же — дно мелкое, все секции сидели мертво.
— Сколько здесь кубов? — спросил Коньков. — Примерно?
— А сколько они заготовили? — спросил в свою очередь Голованов.
— Говорят, две тысячи.
— Две тысячи кубов будет. Это верное дело.
— Значит, можно считать лес целым. Но как его доставить отсюда?
Голованов только усмехнулся:
— Молите бога, чтоб дождей послал…
— Послушай, а чего это они плоты вязали в два, а то и в три бревна? — спросил Коньков. — Ведь знали ж, что вода малая. Плоты в одно бревно провести легче.
— А ты погляди — нижние бревна светлее верхних, — заметил Голованов.
— И в самом деле… — согласился Коньков. — С чего бы это?
— По-моему, в верхний слой пошел топляк, — ответил Голованов. — Его в один слой и сплавлять нельзя. Потонет!
— Откуда они взяли топляк?
— С речного дна.
— А где работала бригада Чубатова? Где они лес рубили?
— Километрах в двадцати отсюда, вверх по реке. Там есть протока Долгая. Вот на ее берегах и рубили.
— Вы не знаете, в той протоке есть топляк?
— Вряд ли. Там лес почти не тронут. Топляку и в реке полно.
— Да… Но из реки надо уметь взять его.
— На все есть своя оснастка, — ответил Голованов ухмыляясь. — Сказано, без снасти и вошь не убьешь.
— Откуда в бригаде возьмется такая оснастка?
— Дак что ж, на бригаде мир клином сошелся?
— Значит, им кто-то помогал?
— Не знаю.
— Поехали к протоке Долгой, — сказал Коньков. — Поглядим, откуда они лес брали.
Выше переката Шумного река вольно разливалась в спокойном и мерном течении, но берега ее на извивах были сплошь завалены то корягами, то валежником, а то и разделанным кругляком, торчавшим из завалов.
Над рекой же, по обоим берегам тянулась заломанная и выщербленная тайга: раскоряченные, со сшибленными макушками мощные ильмы, оголенные орешины да ясени и с пятнами белых обломов на темной коре бархатное дерево.
— Ничего себе картинка, — указал на заломанную тайгу Коньков.
— Так брали только кедры, да ель, да пихту… все, что можно сплавлять. Остальное тонет. Дороги нет. Вот и бросили в таком срамном виде.
— Знакомое дело, — сказал со вздохом Коньков. — Сколько помню, а я уже двадцать лет по тайгам мотаюсь, все такая же история: дорог нет, и не строят. Берут только хвойные породы, что само плывет. Остальное заламывают и бросают.
— А раньше такого безобразия не было, — сказал Голованов. — Раньше подчистую деляны вырабатывали и новый лес растили. Тяжелые породы вывозили по зимнику, не то плоты вязали вперемешку с легкими и по большой воде уводили. А молем сплавлять запрещали. Ни-ни! Штрафовали под дых. Не то еще и в тюрьму за это сажали.
— За такую привычку штаны снимать да сечь надо по мягкому месту.
— Дак за чем дело стало? Вам же право дадено.
— Ни хрена нам не дадено! — Коньков выругался и плюнул в воду.
Вдруг из-за кривуна навстречу им вынырнула удэгейская долбленка с мотором; в корме за рулем сидел Кялундзига. Он снял кепку и замахал ей, разворачиваясь и делая знаки, приглашая встречную лодку причалить к берегу.
Обе лодки пришвартовались в затишке.
— Что случилось? — крикнул Коньков.
— Гээнта нашли! — ответил Кялундзига.
— Где?
— На косе, напротив сопки Банга. Лежит мертвый на песке. И оморочка рядом.
— Убит?
— Не знаю.
— Как не знаешь? Рана есть?
— Нет, понимаешь, такое дело. Как все равно уснул.
— Доктора вызвали?
— Привезли нашего фельдшера.
— Поехали! — скомандовал Коньков, и лодки двинулись по реке.
За первым же кривуном открылась длинная речная коса, примыкавшая к пологому песчаному берегу. В небольшой ложбинке под самыми тальниковыми зарослями стояло трое: два пожилых удэгейца и женщина с медицинской сумкой в руке.
Перед ними лежал на песке человек, лежал бочком, поджав ноги, будто спал. Возле него валялась на песке легонькая оморочка, вытянутая и оттащенная совсем неподалеку от воды.
Коньков внимательно осмотрел оморочку и потом уж подошел к лежащему Гээнте. Голованов и Кялундзига держались за ним поодаль и сбоку, как ординарцы за полковым командиром.
Гээнта был древний старичок, весь какой-то скрюченный, тонконогий, в длинном белесом халате, прогоревшем в нескольких местах и похожем на женскую исподнюю рубаху. Желтолицый, без усов и бороды, он сильно смахивал на старуху. Выражение лица его было спокойным и даже счастливым, будто он и в самом деле уснул после тяжелой работы.
— Мертвый? — спросил Коньков женщину с медицинской сумкой.
— Да, — ответила она. — По всей вероятности, смерть наступила естественным образом.
— Почему?
— Не обнаружено никаких побоев, даже видимых ушибов нет.
— Следов возле него не было? — спросил Коньков Кялундзигу.
— Нет, понимаешь. Такое дело сам Гээнта оставил. Его следы. Больше следов не было.
— Зато вы натоптали здесь будь здоров.
— Не страшно, понимаешь. Все следы наших людей можно определить. Ее следы тоже отличить можно, — кивнул Кялундзига на фельдшерицу.
— Ладно. Ну-ка отойдите к берегу, я посмотрю, — сказал Коньков.
