— Ни пуха! — Дедюкин смотрел вслед инспектору, и на лице его явно отражалось недовольство собой. — Илья! — крикнул он. — Погоди! — Дедюкин подошел к Фартусову, подтянул трусы, помолчал. — Ты вот что… Ты это… Заглянул бы к нашему слесарю.
— А что он? — невинно спросил Фартусов, не отрывая взгляда от домов, от дорожек, от усыхающих на солнце деревьев.
— Не нравится он мне. Не наш человек, не вор… Но как бы и не похуже.
— Да знаю я, — ответил Фартусов и тем снял груз с души Дедюкина, который больше всего боялся оказаться доносчиком.
— А, ну тогда все проще! — обрадовался Дедюкин хорошему окончанию разговора. — Главное, чтоб человек к себе внимание ощущал, не думал, что никто не видит его, не слышит.
— Будь здоров, Дедюкин. Спасибо за доверие.
— И тебе, Илюша, за доверие спасибо.
И снова брел участковый инспектор Фартусов по раскаленному пустырю, утыканному домами-«башнями». Он еще раз обошел киоск, заглянул внутрь и, не увидев ничего нового, сел в тени. Перекушенные провода сигнализации, вывернутые кольца запора, позднее время… Вроде и подготовка была, подход к делу серьезный. А что на кону? Ящик портвейна? Неужели пьяные работали? Но они к двенадцати ночи уже пристроены — кто дома, кто в сквере, кто в вытрезвителе…
В этот момент к Фартусову подсела старушка. Остро, наискосок глянула на участкового, как бы предлагая заинтересоваться ею, еще придвинулась, локотком коснулась. И все словно невзначай, будто и нет у нее никаких желаний, кроме как в холодке посидеть, дух перевести, с силами собраться, чтобы авоську с мерзлой рыбой до квартиры дотащить.
— Как нехорошо, как нехорошо! — проговорила старушка, показывая на киоск.
— Да, это плохо, — согласился Фартусов. — Так нельзя.
— Кабы знать, кабы знать, — вздохнула старушка.
— Что знать?
— Да это я так, про себя… Вчера выхожу на балкон, а они с ящиком-то и бегут! Изогнулись, бедные, торопятся. А я-то, дура старая, думаю, как же это людям живется тяжело, если приходится по ночам ящики перетаскивать… Мне бы в крик, мне бы в милицию! Нет, не сообразила.
— Та-а-к, — протянул Фартусов, боясь вспугнуть старушку пристальным вниманием, — И в котором часу это было?
— Да уж за двенадцать, никак не раньше. Потому как меня в двенадцать часы разбудили. Бой в часах, понимаете? Пружина в них старая, с прошлого века часы бьют. Когда ударит, а когда и пропустят, силенок у них не хватает, чтоб каждый час бить.
— Сколько же этих… тружеников было? — спросил Фартусов.
— Ящик-то двое волокли, третьему никак не подступиться.
— Был и третий?
— А на стреме! — удивилась старушка бестолковости инспектора. — На этой вот скамеечке и сидел. Все ему видать, все слыхать, а сам вроде ни при чем.
— Может, это был посторонний человек и никакого отношения к грабителям не имел?
— Имел, — старушка махнула успокаивающе рукой. — Когда двое ящик волокли, он им рукой знак подал, мол, не робейте. Это я уж потом поняла. А тогда подумала, что здоровается, спокойной ночи желает.
Фартусов слушал словоохотливую старушку, смотрел, как проезжает поливальная машина, как струя воды, едва попав на размякший под солнцем асфальт, тут же испаряется, оставляя ненадолго теплые лужицы, смотрел, как прохожие ступают в них и идут дальше, отпечатывая влажные подошвы. Проходит несколько минут, а асфальт опять сух. Если бы здесь стояли лужи, из красного портвейна, следы держались бы куда дольше…
И едва Фартусов подумал об этом, как сразу вспомнил — вечером шел он за несовершеннолетним Ванькой Жаворонковым и любовался его следами в завитушках. И теперь очень они показались ему похожими на те узоры, которые до сих пор красовались на полу киоска.
Чем ближе подходил Фартусов к знакомому дому, тем шаги его становились медленнее, тем больше в походке появлялось неуверенности. То, что всего несколько минут назад представлялось очевидным, оборачивалось сомнительным. В самом деле, как поступить?
Размышления Фартусова были прерваны появлением самого Ваньки. Он вышел из дому, увидел участкового и хотел тут же нырнуть в спасительную темноту подъезда, но не успел.
— Иван! — сказал Фартусов так громко, что не услышать его было невозможно. — Друзей не узнаешь? Это плохо. Так нельзя. Подошел бы, о здоровье спросил, а? Неужели тебе безразлично, как я себя чувствую? Присаживайся, Иван, посидим вместе.
— Как… посидим… вместе? — дрогнувшим голосом спросил Ванька.
— На скамеечке. А ты думал где?
— Ничего я не думал.
А Фартусов даже зажмурился от дурного предчувствия — на Ваньке были не вчерашние кроссовки, а обычные сандалии, замусоленные и даже какие-то скорчившиеся. «О! — догадался Фартусов. — Да это же сандалии Валентины! Года три, наверно, пролежали в бездействии, пока стали впору брату».
— Слыхал, какая беда у нас на участке?
— Нет, а что? — насторожился Ванька.
— Кража в киоске. Особо опасные преступники глубокой ночью проникли в торговую точку. Приезжала следственная группа, с собакой… Панда ее зовут. Правда, след не взяла. Очень переживала. Видно, опытные злодеи были, приняли меры. Найдут, — протянул Фартусов.
— Подумаешь, киоск, — обронил чуть слышно Ванька.
— Э, не скажи! Взломано государственное учреждение. Похищены ценности. Сегодня они забрались в киоск, завтра по квартирам пойдут. Вон приятеля твоего, Георгия, на чужих балконах видели.
— У нас воланчик залетел на балкон! — Ванька попытался принизить значение Жоркиного проступка.
— Так нельзя, — сказал Фартусов. — Это нехорошо. А если воланчик залетит кому-нибудь в форточку? В квартиру полезете? А? Молчишь? Ладно. Ты, я вижу, торопишься. Беги. А я загляну к твоей сестричке. Не возражаешь?
— Как хотите, — Ванька пожал плечиками и начал тихонько отходить от скамейки. С каждым шагом ему словно бы становилось легче, свободнее. Наконец, отдалившись на десяток шагов, он сорвался и побежал.
А Фартусов, поправив фуражку и усы, решительно шагнул в подъезд.
— Что-то вы зачастили к нам, товарищ участковый инспектор! — приветствовала его Валентина.
— Дела, — Фартусов развел руками. — Все дела.
— А Ваньки нет дома. Ведь у вас с ним какие-то секреты?
— Я не прочь и с вами посекретничать.
— Да? — протянула Валентина с улыбкой. — Это что-то новое.
— Ничего нового. Старо как мир.
— Это вы о чем?
— О секретах, которые случаются между… людьми, — Фартусов не решился сказать — между мужчиной и женщиной. Но Валентина поняла, что он имел в виду.
Фартусов прошел в уже знакомую комнату, взглянул на балкон, как бы в трепетном желании насладиться видом вечернего города.
— Красиво, правда? — спросила Валентина с придыханием, как спрашивали в прошлом или в позапрошлом веке, глядя с террасы на погруженный в сумерки парк, на излучину реки, хранящую еще закатные блики, на липовую аллею, таинственную и благоухающую. Но Валентина и Фартусов видели перед собой лишь серую стену соседнего дома и множество балконов, увешанных стираным бельем, заваленных лыжами, досками, корытами. Однако Фартусов видел еще и балкон этой самой квартиры, видел протянутую
