(наказание. — В. П.) даже на простой адюльтер. Когда пропала европейская почта, Бальча приказал повесить всех обитателей того дома, где нашлась пустая сумка, и четырнадцать трупов долго качались на деревьях по дороге между Дире-Дауа и Хараром. Он отказывался платить подати негусу, утверждая, что по эту сторону Гаваша негус — он, и предлагал отрешить его от губернаторства; он знал, что им дорожили как единственным в Абиссинии искусным стратегом. Теперь он губернатор в отдаленной области Сидамо и ведет себя там так же, как в Хараре. Дедъязмаг Тафари, наоборот, мягок, нерешителен и непредприимчив. Порядок держится только вице-губернатором фитаурари Габре, старым сановником школы Бальчи. Этот охотно раздает по двадцать, тридцать жирафов, т. е. ударов бичом из жирафьей кожи, и даже вешает подчас, но очень редко. И европейцы, и абиссинцы, и галласы, точно сговорившись, ненавидят хараритов. Европейцы за вероломство и продажность, абиссинцы за лень и слабость, ненависть галласов, результат многовековой борьбы, имеет даже мистический оттенок. „Сыну ангелов, не носящему рубашки, не следует входить в дома черных хараритов“, — поется в их песенке, и обыкновенно они исполняют этот завет. Все это мне кажется не совсем справедливым. Харариты действительно унаследовали наиболее отталкивающие качества семитической расы, но не больше, чем арабы Каира или Александрии, и это их несчастье, что им приходится жить среди рыцарей-абиссинцев, трудолюбивых галласов и благородных арабов Йемена. Они очень начитаны, отлично знают Коран и арабскую литературу, но особенной религиозностью не отличаются. Их главный святой шейх Абукир, пришедший лет двести тому назад из Аравии и похороненный в Хараре. Ему посвящены многочисленные платаны в городе и окрестностях, так называемые аулиа. Аулиа здешние мусульмане называют все обладающее силой творить чудеса во славу Аллаха. Есть аулиа покойники и живые, деревья и предметы. Так, на базаре в Гинире мне долго отказывались продать зонтик туземной работы, говоря, что это аулиа. Впрочем, более образованные знают, что неодушевленный предмет не может быть священен сам по себе и что чудеса творит дух того или иного святого, поселившегося в этом предмете…» На этом месте дневник, хранившийся у Сверчковой, прерывается.
О дальнейшем продвижении экспедиции Гумилёва и ее работе можно судить лишь по оставшимся отдельным документам и найденным отрывочным и очень конспективным записям, хранящимся ныне у В. В. Бронгулеева.
19 мая Гумилёв был в Дире-Дауа, где познакомился с Хайле Мариамом по совету миссионеров из французской католической школы. Побеседовав с ним, поэт взял его переводчиком.
20 мая Гумилёв сообщает академику Л. Я. Штернбергу о том, что прибыл на место, пишет о дальнейших планах: «…Мой маршрут более или менее устанавливается. Я думаю пройти к Бари, оттуда по реке Уаби Сидамо к озеру Зваи и, пройдя по земле Арусси, по горному хребту Черчер вернуться в Дире- Дауа. Таким образом, все время буду в наименее изученной части страны Галла. Благодаря дождям не жарко, всюду есть трава и вода, т. е. все, что нужно для каравана. Правда, реки иногда разливаются и в Дире-Дауа почти ежедневно есть несчастные случаи с людьми, но с такими мулами, как у меня, опасность сведена до минимума. Завтра я надеюсь уже выступить, и месяца три Вы не будете иметь от меня вестей. Вернее всего в конце августа я прямо приеду в музей. Очень прошу Вас в половине июня послать через Лионский кредит в Banc of Abyssinie в Dire-Daua 200 р. Я на них рассчитываю, чтобы расплатиться с ашкерами и возвратиться. Русский вице-консул в Джибути м-г Галеб оказал мне ряд важных услуг: устроил бесплатный пропуск оружия в Джибути и в Абиссинии, скидку на провоз багажа на железной дороге, дал рекомендательные письма. Искренне уважающий Вас Н. Гумилёв».
Во время последнего путешествия в Африку Гумилёв уделял мало внимания поэзии, видимо, сильно уставал, и текущая работа была настолько рутинной, что не вызывала лирического состояния души. Тем не менее и здесь поэт написал несколько стихотворений. Сонет он посвятил «Дездемоне». А вот в стихотворении «Африканская ночь» (1913) Гумилёв выразил свои ощущения от похода в неизвестные земли:
Стихотворение ценно биографической основой. Поэт скучает по оставленной и далекой России, и воображение подсказывает ему фантастические сюжеты. Он готов рисковать, чтобы испытать чувство страха, вползающее медленно в душу, и победить его презрением к смерти. Река Уэби и в самом деле могла поглотить поэта. Об этом вспоминала его сестра: «…подошли они к реке Уэби. Вместо моста была устроена переправа таким образом: на одном берегу и на противоположном росли два дерева, между ними был протянут канат, на котором висела корзина. В нее могли поместиться три человека и, перебирая канат руками, двигать корзину к берегу. Н. С. очень понравилось такое оригинальное устройство. Заметив, что деревья подгнили или корни расшатались, он начал сильно раскачивать корзину, рискуя ежеминутно упасть в реку, кишащую крокодилами. Действительно, едва они вылезли из корзинки, как одно дерево упало и канат оборвался». Может быть, именно этот случай и послужил Гумилёву толчком для написания его «Африканской ночи».
21 мая экспедиция Гумилёва выступила в поход в Джиджигу по африканской саванне. Им предстояло одолеть территорию, занятую сомалийскими племенами. Местные аборигены во многом еще сохранили древние языческие поверья и обряды. Например, поклонялись духу-хранителю (аулии), который жил в дереве.
Интересно, что, когда Гумилёв уже собрал большое количество экспонатов и преодолел многие опасности нелегкого путешествия, сработала бюрократическая машина Академии наук. 22 мая прошло заседание историко-филологического отделения академии, на котором было вынесено решение: «Положено сообщить о командировке Н. С. Гумилёва в Правление для зависящих распоряжений». Решение было принято в ответ на прошение за № 217 академика В. В. Радлова, в котором он писал: «В историко- филологическое отделение Императорской Академии наук. Прошу разрешения Отделения на командирование Н. С. Гумилёва в Африку для обследования племени галласов и собирания среди них коллекции и вместе с тем прошу на связанные с этим расходы ассигновать пока 600 рублей…»
4 июня 1913 года Н. Гумилёв и Н. Сверчков вышли в путь из Харара. В дневнике Н. Гумилёв записал: «Вышли в 12 через Тоамские Ворота. Остановились у дома Нагадраса, по приглашению мальчика- переводчика зашли попрощаться, затем удрал Абдулай, а мы пошли на землю Горикьяна. Переночевали, поужинав курицей и китой в прованском масле, которая чудесна». Вначале Н. Гумилёв направился с экспедицией по дороге на Дире-Дауа. Оттуда пошли на запад в сторону Чэрчэрских гор к реке Уаби, переправились на правый берег, зашли в город Гинир.
Несколько дней путешественники добирались до Ганами, и Гумилёв делает теперь краткие записи в своем дневнике: «Вышли в 11. Утром Коля собрал много насекомых. Дорога прямо на запад, та же, что и в Дире-Дауа. Много трещин в дождливое время рек. Вначале дорога совсем красная, потом река Амаресса, озеро Оромайя и Адели, оба соленые. Забавное запрещение стрелять птиц. Мул хромает, я шел почти все время пешком. По обе стороны были поля маиса и изгороди молочаев, кое-где посеяна трава… Вышли в 10, ост<ановились> в пять; первую половину на юг, вторую — на запад; в половине пути видели Гара
