Гумилёв любил это стихотворение и не без его влияния в конце жизни написал свое знаменитое «Моим читателям».
Вместе с тем он дерзнул уже тогда опубликовать довольно резкую рецензию на кузминские «Сети» в газете «Речь»: «Кузмин — поэт любви, именно поэт, а не певец. В его стихах нет ни глубины, ни нежности романтизма. Его глубина чисто языческая, и он идет по пути, намеченному Платоном, — от Афродиты Простонародной к Афродите Урании… Кузмина все же нельзя поставить в числе лучших современных поэтов, потому что он является рассказчиком только своей души, своеобразной, тонкой, но не сильной и слишком ушедшей от всех вопросов, которые определяют творчество истинных мастеров».
В апреле 1911 года Гумилёву не удалось найти средства для открытия своей поэтической трибуны (возобновления издания журнала «Остров»), но счастье все-таки ему улыбнулось. Сергей Маковский пригласил его в свой кабинет и официально попросил взять на себя курирование поэзии в «Аполлоне». С тех пор Гумилёв полностью вел в журнале поэтическое и критическое направления («Письма о русской поэзии»).
13 апреля Николай Степанович, отправляясь на заседание Общества ревнителей художественного слова, вряд ли ожидал, что прочитанное им стихотворение «Блудный сын» вызовет такую реакцию Вячеслава Иванова.
Валериан Чудовский писал в девятом номере «Русских художественных летописей» в разделе «Литературная жизнь»: «Н. С. Гумилёв произнес циклическое произведение „Блудный сын“, вызвавшее оживленные прения о пределах той свободы, с которой поэт может обрабатывать традиционные темы». Это хроника, где нет места эмоциям. Анна Ахматова же вспоминала, что, по сути дела, Вячеслав Иванов учинил форменный разнос Гумилёву. Николай Степанович воспринял несправедливые слова мэтра очень болезненно. Это, по мнению многочисленных исследователей творчества Н. Гумилёва, и послужило причиной того, что поэт начал искать возможность создать свою поэтическую школу, отдельную от общества Вячеслава Иванова.
Не забывает Николай Степанович и кружок Случевского. 16 апреля на заседании этого кружка среди гостей были Федор Сологуб и известный тогда поэт, секретарь поэтических пятниц Случевского, А. А. Коринфский. Об этом вечере, проведенном на квартире у И. Ясинского, поэт А. А. Кондратьев вспоминал уже в эмиграции: «После обеда (вместо обычного ужина) началось чтение стихов. Когда очередь дошла до Николая Степановича, последний начал читать свое „Ослепительное“ („Я тело в кресло уроню, я свет руками заслоню“). Все обратились в слух. Утомившийся за день и прикорнувший на диване в одном из укромных уголков очень просторной комнаты, где мы сидели, поэт А. А. Коринфский внезапно очнулся от дремоты и стал подобно всем нам внимательно вслушиваться в негромким спокойным голосом произносимые стихи»:
(1910)
«Взрыв искренних дружных аплодисментов заключил декламацию… Затем следовало читавшееся тоже в первый раз стихотворение „У камина“»:
А. А. Коринфский не выдержал и, окончательно воспрянув, стал, полусогнувшись, на цыпочках, медленно и осторожно красться к читавшему.
невозмутимо читал заметивший приблизившегося слушателя Гумилёв. Нагнув слегка голову с гривой, которой позавидовал бы любой из африканских львов, Коринфский замер, как бы готовясь к прыжку. И когда прозвучало последнее четверостишие о женщине, которая «храня злое торжество», слушала поэта, Коринфский, изменив уже позу, отрывистым голосом спросил у смотревшего на него все время бесстрастно Николая Степановича: «Кто вы?» — «Гумилёв». — «А!» и с этим междометием на устах, вполне удовлетворенный слышанным, спокойно отправился обратно вновь дремать в своем уголку представитель старшего поколения поэтов.
Зато старый учитель немецкого языка Ф. Ф. Фидлер на следующий день записал в своем дневнике об этом же вечере: «Этот Гумилёв был лет 15 назад моим учеником в гимназии Гуревича; он посещал ее примерно до третьего класса, и все учителя считали его лентяем. У меня он всегда получал одни двойки и принадлежал к числу наименее симпатичных и развитых моих учеников».
В это же время Гумилёв публикует в четвертом и пятом номерах «Аполлона» рецензии сразу на целую серию поэтических книг (20 поэтов и 21 книга), причем давая точные и непредвзятые оценки творчеству Марины Цветаевой, Дмитрия Святополка-Мирского, Модеста Гофмана, Сергея Клычкова, Игоря Северянина, Велимира Хлебникова, Василия Каменского, Бенедикта Лившица, Ильи Эренбурга и других. Он дает точные, емкие характеристики творчества поэтов: «Из всех дерзающих, книги которых лежат теперь передо мной, интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает. Конечно, девять десятых его творчества нельзя воспринять иначе, как желание скандала или как ни с чем не сравнимую жалкую наивность… Но зато его стих свободен и крылат, его образы подлинно, а иногда и радующе, неожиданны, у него уже есть свой поэтический облик…» О поэтах-футуристах Гумилёв тоже отозвался очень объективно, несмотря на неприязнь к этому течению в литературе: «Кульминационной точкой дерзания в этом году, конечно, является сборник „Садок Судей“, напечатанный на оборотной стороне обойной бумаги, без буквы „ъ“, без твердых знаков и еще с какими-то фокусами. Из пяти поэтов, давших туда стихи, подлинно дерзают только два: Василий Каменский и В. Хлебников; остальные просто беспомощны». Время подтвердило правоту Гумилёва. О юной Марине Цветаевой поэт пишет: «…(книга „Вечерний Альбом“) внутренне талантлива, внутренне своеобразна… И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии, так что эта книга — не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов». И опять точный прогноз.
Мог ли такой чуткий критик оставаться глухим к стихам своей жены? Риторический вопрос. Он первым отметил ее талант и старался вводить ее во все литературные салоны того времени. 22 апреля Гумилёвы были на заседании Общества ревнителей художественного слова. Теперь стихи читала Анна Андреевна. А незадолго до этого в апрельском номере «Аполлона» были опубликованы стихи Ахматовой («Сероглазый король», «В лесу», «Над водой», «Мне больше ног моих не надо…»). Именно эта публикация и стала подлинным литературным дебютом Ахматовой. 29 апреля в газете «Новое время» В. П. Буренин напечатал на эти стихи пародию. Тем не менее Анна Андреевна становится довольно известной в литературных кругах. Поэт Юрий Верховский даже придумает этой поэтической паре название «Гумилёв и Гумильвица». 22 апреля на заседании общества, проходившем в редакции «Аполлона», присутствовал и
