таким необычным, что сотрудник газеты, никогда не печатавшей ничего кроме сатиры на городские темы, согласился побеседовать с ним. И юноша отправился на улицу Крузенштернскую, 4. 8 сентября 1902 года в газете было опубликовано стихотворение «Я в лес бежал из городов…». Радости Коли не было конца. Домой прилетел, как на крыльях, с несколькими номерами. Коля решил, раз напечатали именно это стихотворение, оно и есть лучшее из всего им написанного, и поставил его первым в своей рукописной книжечке. Конечно, это были первые опыты гимназиста, первые отсветы публичной славы. Но главное — его заметили и одобрили.
Больше всех, конечно, радовалась мать. Анна Ивановна бережно хранила подаренный сыном номер газеты до конца своей жизни.
Первая рукописная книжка Гумилёва была подражательная. Как у Надсона, отвергнутый светом, непонятый поэт «в лес бежал из городов / В пустыню от людей бежал…».
Но кавказская природа, замечательный город Тифлис, в котором юноша возмужал и окреп физически и духовно, диктовали ему и другие строки, где уже не оставалось места для жалостливых надсоновских ноток. Напротив, в них присутствует волевое начало покорителя пропастей и просторов, не знающего страха героя:
(«Посвящение к сборнику „Горы и ущелья“», 1903)
В глубине души юный поэт понимает, что кавказская сказка не может длиться вечно. Поэтому настроение будущей разлуки пронизывает окончание другого стихотворения — «У скалистого ущелья» (1903):
Конечно, в рукописной книжке присутствуют и любовные темы. Коля восклицает, явно еще подражая Надсону:
(«Во мраке безрадостном ночи…», до мая 1903)
Кому адресовал юный поэт эти строки: таинственной Воробьевой или Машеньке Маркс? На этот вопрос сегодня не ответит никто, ибо он здесь не поставил посвящения. Но стихотворение, завершающее этот сборник, посвящено М. М. Маркс. Оно полно светлого, нежного чувства, предстоящего расставания, без обещаний и без всякой надежды на взаимность:
(«Я песни слагаю во славу твою…», 1903)
21 мая 1903 года Николай Гумилёв, на сей раз благополучно, окончил шестой класс и получил отпускной билет в Березки Рязанской губернии сроком до 1 сентября. Но вряд ли кто в семье сомневался, что они окончательно покидают Тифлис. Митя выздоровел, окончил седьмой класс гимназии, и необходимо было побеспокоиться о его дальнейшем образовании. На семейном совете решили провести отпуск в Березках, а потом уже думать об устройстве: то ли в Петербурге, то ли в Царском Селе. Степан Яковлевич склонялся ко второму — и в этом направлении уже проделал необходимые шаги.
Братья Гумилёвы в Березках не думали ни о каких проблемах. Они скакали на лошадях, ездили на велосипедах. Коля вспомнил, что прочитал «Капитал» Маркса и решил кого-то сагитировать. Кого? Пошел на мельницу и там старому мельнику и его рабочим стал объяснять непонятные самому ему теории освобождения труда. В конце концов слухи о его «агитации» дошли до губернатора. Тот удивился, но, конечно, не придал этому слишком серьезного значения, он пригласил отца на беседу с просьбой повлиять на умонастроение сына. Но в этом уже не было нужды, ибо Коля забыл про Маркса и весь был поглощен Ницше «Так говорил Заратустра». Сверхчеловек, «белокурая бестия» — вот кто теперь был его тайный идеал.
Лето заканчивалось, и Степан Яковлевич направил прошение директору Царскосельской Николаевской гимназии с просьбой принять его младшего сына в седьмой, а старшего в восьмой классы. Из Тифлиса за подписью исполняющего обязанности директора 1-й гимназии Николаю Гумилёву прислали свидетельство за № 1820 от 21 августа об успешном окончании шести классов. В Царском Селе в Царскосельской Николаевской гимназии вакансии для экстернов не имелось, и Гумилёва приняли интерном в седьмой класс с разрешением в виде исключения жить дома. Круг замкнулся. Когда-то из Царского Села уехал семилетний мальчик, пугавшийся шума и страдающий головными болями. Теперь возвращался возмужавший семнадцатилетний юноша, узнавший славу первой публикации, ощутивший себя не только путешественником, охотником, мореплавателем, но поэтом. Он возвращался в совершенно новый для него мир. Как я думаю, —
