Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

В «Канцоне» («Закричал громогласно…») поэт открыто говорит:

На дворе моем красный
И пернатый огонь.

(1919)

Одно из самых глубоких по смыслу стихотворений поэта «Душа и тело» (1919) Ахматова считала лучшим в книге стихов «Огненный столп» (1921). Оно триедино (так как и православие построено на триединстве: Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух), поэтому Гумилёв пишет три символические части: Душа, Тело и Высший суд над ними. Душа поэта скорбит:

«И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный шит.
Холодное презрительное горе».

Тело готово платить за все свои желания и грехи:

Непоправимой гибелью последней.

А сам поэт ставит свой Дух — над ними, и этот Дух из вечности оценивает и Тело, и Душу:

«…Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье,
А вы, вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!»

Такому суду подвластен только истинный любимец Бога — поэт, каковым Гумилёв считал и себя.

В любовном стихотворении «Лес» (1919) поэт грезит об ушедшей России:

Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.

Образ леса приобретает черты ушедшей России, куда и собираются уйти после земной жизни поэт со своей возлюбленной:

Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес направимся вдвоем.

Вообще стихотворениям, написанным до 31 августа 1919 года, свойственно мистическое отражение происходящих событий внешнего мира. Переосмысливая своего любимого поэта Федора Тютчева (стихотворение «День и ночь» — «…Покров наброшен златотканый / Высокой волею богов…»), Гумилёв в стихотворении «Естество» (1919) провозглашает:

Я не печалюсь, что с природы
Покров, ее скрывавший, снят,
Что древний лес, седые воды
Не кроют фавнов и наяд.

Мистику бытия способны понять только поэты, им подвластен язык таинственных и неразгаданных сфинксов:

Поэт, лишь ты единый в силе
Постичь ужасный тот язык,
Которым сфинксы говорили
В кругу драконовых владык.

О любви поэт говорит уже как большой мастер подлинно сияющими словами:

Я целовал пыланья лета —
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.

И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.

(«Ветла чернела. На вершине…», 1919)

В двух стихотворениях, написанных по персидским мотивам, Гумилёв отдает дань своему парижскому (1917 года) увлечению восточным искусством. Но и тут дух смерти прорывается в одно из стихотворений («Персидская миниатюра»):

Когда я кончу наконец
Игру в cache-cache[78] со смертью хмурой,
То сделает меня Творец
Персидскою миниатюрой.