— Принимайте! Господь Бог послал вам… — Акушерка сделала паузу и посмотрела на замерших в ожидании хозяина и его дочь. — Сына и брата. Кормилец еще один.
Шурочка подбежала к акушерке и радостно воскликнула:
— О, значит, это и есть мой братец Коленька!
За окном начало светать. Разгорался день 3 апреля 1886 года.
15 апреля в Морской военной госпитальной Александро-Невской церкви протоиерей. Владимир Краснопольский в присутствии псаломщика Петра Романовского совершил таинство крещения новорожденного сына старшего экипажного врача 6-го флотского экипажа коллежского советника Степана Яковлевича Гумилёва и его жены потомственной дворянки Анны Ивановны. Восприемниками мальчика стали капитан 1-го ранга 6-го флотского экипажа Лев Иванович Львов и дочь Степана Яковлевича, девица Александра Степановна Гумилёва. 20 февраля 1887 года за № 41 Николаю Гумилёву выписали метрическое свидетельство.
Маленький Коля был полной противоположностью своего брата: слабенький, с тоненьким голоском, тоненькими ножками и ручками с длинными пальцами. Когда он начинал плакать, казалось, что это тихий- тихий весенний ветерок робко стучится в распахнутое окошко.
Анна Ивановна, желая укрепить сына, нашла ему пышную розовощекую няню, которая по вечерам оставалась с ребенком и носила его ночью на кормление к матери.
Друг Степана Яковлевича, доктор дворцового госпиталя Данич, заметил, что мальчик пугается шума, и посоветовал, чтобы в спальне соблюдали тишину и кормили ребенка строго по часам. Днем рядом с сыном часто находилась Анна Ивановна, а с вечера на дежурство заступала нянька.
Тут необходимо сделать отступление. Степан Яковлевич любил в праздник подать к столу хорошее европейское вино. В подвале Гумилёвых собралось много бутылок с винами различной крепости. Никто не мог подумать, что это когда-нибудь станет источником несчастья. Но оказалось, что новая няня любила выпить. Когда дом затихал, она потихоньку пробиралась в подвал, не зажигая огня, находила на ощупь бутылку и возвращалась в детскую. Здесь она отбивала горлышко (так как все емкости были закрыты надежными пробками) и, усевшись рядом с детской кроваткой, медленно потягивала вино, рассуждая, видимо, о выгодах новой для нее службы. Так бы это и продолжалось, наверное, долго и безнаказанно (до какого-нибудь очередного семейного праздника, пока не кинулись бы искать вино), но однажды, сильно захмелев, нянька возле кроватки запнулась и уронила Коленьку, как раз личиком на кусок отбитого горлышка. Раздался страшный крик.
Когда в детскую вбежали отец с матерью, они увидели, что Коленькино лицо все залито кровью, а няня, привалившись на спинку стула, смотрит на них ошалевшими глазами. И только тут Анна Ивановна уловила запах винного перегара. Перед ними стояла совершенно одуревшая от вина пьяная баба. Боже! Как же они не догадались, почему няня старалась не дышать, когда приносила матери Коленьку, и часто прикрывала рот рукой.
Первую помощь раненому сыну оказал отец, а затем вызвали опытного хирурга, доктора Квицинского. Тот успокоил родителей: с глазом у мальчика будет все в порядке, а то, что бровь и часть щеки рассечены, так это ничего, не девочка. Шрамы мужчин украшают.
Виновницу беды в то же утро рассчитали, и вскоре в доме появилась новая няня Мавра Ивановна, воспитывавшая Коленьку до четырех лет.
Тем временем в самой семье Гумилёвых назрели серьезные изменения. 9 февраля 1887 года Высочайшим приказом по Морскому ведомству о чинах гражданских за № 294 Степан Яковлевич был произведен в статские советники с увольнением по болезни со службы с мундиром и пенсионом из Государственного казначейства в размере 864 рубля и из эмеритальной кассы Морского ведомства по 684 рубля 30 копеек в год с производством из Царскосельского казначейства с 10 февраля 1887 года. Правда, начальник медицинской части в Кронштадте и главный доктор госпиталя, заведующий делопроизводством младший ординатор Кронштадтского морского госпиталя надворный советник Неаронов выдали документ, удостоверяющий сей факт С. Я. Гумилёву только 4 июня 1887 года.
Но сам Степан Яковлевич, видимо, не торопился убывать из Кронштадта. Гумилёвы решали главный для них вопрос — куда уехать на постоянное жительство. Брат Анны Лев Львов да и сам Гумилёв склонялись к тому, что далеко от Петербурга уезжать нельзя, ведь подрастают дети, а значит, со временем встанет вопрос о их образовании. На семейном совете сошлись на том, что лучше перебраться в Царское Село, куда и отправилась вскоре вся семья отставного корабельного врача.
Удивительное это место Царское Село, город редчайшей красоты, бывший дудеровский погост Новгородского уезда, или Сарское поместье. Селом оно становится во времена правления славной дочери Великого Петра — Императрицы Елизаветы. Екатерина Великая превратила Сарское Село в Царское, весь двор стал пребывать там с ранней весны до ноябрьских холодов.
Царское Село хранило тень великого лицеиста Александра Пушкина. Потом в Царском служил внук поэта офицер Григорий Александрович Пушкин.
Ко второй половине XIX века Село сильно преобразилось и стало настоящим русским Версалем.
Из Петербурга Гумилёвы с детьми отправились в Царское Село по Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороге с Царскосельского вокзала. Интересно, что Царскосельская дорога открылась еще в 1837 году и являлась первой железной дорогой в России. Хотя, если быть более точным, первый поезд по ней прошел еще осенью 1836 года от Царского Села до Павловска. Поезд выходил из Петербурга, шел через Обводный канал около церкви Святого Мирония и попадал на пустынную окраину города — Волково Поле, далее мимо Новодевичьего Воскресенского женского монастыря, оставлял за собой платформу военного воздухоплавательного парка, собор Николаевской Чесменской богадельни (богадельня была устроена в бывшем загородном Екатерининском дворце) и через тридцать минут останавливался у двухэтажного здания Царскосельского вокзала. Путешествие было непродолжительным. На площади приезжавших встречали извозчики, предлагавшие за тридцать копеек довезти на любую улицу Села. Гумилёвы отправились на Московскую улицу, 42, где относительно недорого сняли двухэтажный домик. Здесь, как оказалось впоследствии, им суждено было прожить целых девять лет.
Началась тихая, размеренная жизнь. Отец страдал ревматизмом, у него часто случались приступы головной боли, и к старости Степан Яковлевич стал раздражительным. Любил сидеть в большом кожаном кресле в своем кабинете и беседовать с Анной Ивановной. Шурочку забрали из пансиона, и она тоже поселилась в Царском Селе. Митей и Колей занималась нанятая Гумилёвыми бонна.
В эти годы Шурочка подружилась со своей мачехой. Часто вечерами за рукоделием Анна Ивановна слушала рассказы падчерицы. Обе любили книги и, случалось, далеко за полночь зачитывались романами.
В редкие вечера приходили друзья Степана Яковлевича, и начиналась игра в вист. Тогда Анна Ивановна и Шурочка накрывали в гостиной стол.
Когда появлялись свободные деньги, Шурочка и Анна Ивановна накупали сладостей, брали малышей и вели их на карусели. Шурочка любила играть с братьями, читала им сказки X. К. Андерсена.
Анна Ивановна особенно опасалась за здоровье Коленьки: рос он слабеньким, часто падал, и как только начал говорить, выяснилось, что он еще и немножко шепелявит. Не проходили у младшего сына и головные боли, которые доктор Квицинский определил как повышенную деятельность головного мозга. Коленька воспринимал внешние события так ярко и образно, что очень быстро уставал. Даже уличные шумы, звонки пролеток и стуки экипажей утомляли его. Затыкание ушей ватой мало что давало. Эта странная и немного непонятная болезнь продлится у Николая почти до пятнадцати лет и после переходного возраста, как часто бывает у мальчиков, пройдет сама собой.
Но тогда, в раннем возрасте, родители сильно волновались за здоровье ребенка, искали всякую возможность, чтобы закалить и оздоровить мальчика. По мнению Степана Яковлевича и Анны Ивановны, самое благотворное влияние на детей оказывали сельская природа, тишина и уединение.
Степан Яковлевич приобрел в Рязанской губернии небольшое имение Березки, где вся семья проводила летние месяцы. Тут мальчикам предоставлялась полная свобода. Их игры носили порой экзотический характер. Наслушавшись рассказов о дальних странах, Коля представлял себя вождем индейцев и заставлял старшего брата ему подчиняться.
