Даль

доблестные моряки, отважные путешественники и великие флотоводцы остались у Даля одни лишь дурные, временем не приглаженные и не обеленные воспоминания.

Он так и напишет в старости: «Нас, двоих братьев, свезли в 1814 году в Морской корпус (ненавистной памяти), где я замертво убил время до 1819 года». В автобиографической записке, продиктованной за несколько месяцев до смерти (одряхлел, сам не имел сил писать), записке неоконченной, с грустной пометкой, завершающей оборванный текст: «Продолжения не было» — и в этом документе о корпусе снова то же: «…В памяти остались одни розги».

«МОРЕХОДНЫХ ХИТРОСТНО ИСКУССТВ УЧЕНИЕ»

1

Все, что Даль говорил в старости о годах учения, о корпусе, заметно отличается от воспоминаний его однокашников, других отставных моряков, бывших кадетов. Старики часто вспоминают детство с улыбкой; посмеиваясь, вспоминают забавные выходки нелепого преподавателя, удалые проказы товарищей. Весело читать про глупейшие перебранки учителей Триполи и Белоусова («Белоус, черноус, синеус…» — «Ах ты, пудель!..»). Весело читать про учителя Груздева, который злился, услышав слово «грузди», или про воспитателя Метельского, который запрещал кадетам упоминать слово «метель»: «Не смей говорить — «метель», говори — «вьюга»!» Весело читать задачки из начального курса арифметики:

Нововыезжей в Россию французской мадаме
Вздумалось оценить богатство в ее чемодане;
А оценщик был Русак,
Сказал мадаме так:
— Все богатство твое стоит три с половиною алтына,
Да из того числа мне следует половина…

Весело читать даже про розги, когда рассказывают, как пороли бывалых кадетов — «стариков». «Старики» грубили воспитателям, держали в рабстве малышей, по вечерам самовольно удирали из корпуса — это называлось «ходить на ваган». «Стариков» именовали еще «чугунными», потому что они не боялись порки. Случалось, брали на себя чужую вину, презрительно говорили ожидавшему наказания: «Ты, поди-ка, разрюмишься да станешь прощения просить! Ну скажи, что это я!» Весело, ах весело читать воспоминания бывших кадетов!

А вот Даль и накануне смерти вспоминает про корпус сердито, вспоминает жизнь по невеселой пословице: «Спина наша, а воля ваша».

В официальном «Очерке истории Морского кадетского корпуса», изданном «по высочайшему повелению» в годы царствования Николая Первого, о времени учения Даля читаем: «Всякий офицер мог наказать, как ему угодно, и иные этим правом пользовались неумеренно». В корпусе велся ударам точный счет, с родителей поротых кадетов брали даже деньги за розги, потраченные «на воспитание». Анналы корпуса сохранили «презабавную» историю: священник трижды приказывал кадету прочитать отрывок из священного писания, и кадета трижды пороли за то, что читает неверно. Первый раз пороли за рассеянность, второй — за непослушание, третий — за упрямство. Потом священник сам заглянул в книгу — там оказалась опечатка!

Самое любопытное: за пять лет учения кадета Владимира Даля ни разу не пороли.

Даль говорил о себе, что был мальчик чулый, то есть послушный, смирный. Но труслив он не был и через десять лет после окончания корпуса доказал это на полях сражений. Наверно, кадет Владимир Даль не «разрюмился» бы под розгой. Но люди с розгой наносили увечья не только телесные, — именно это Далю до конца дней оставалось ненавистно. Даль не в силах был оправдать, простить, забыть бесправного, унизительного житья под розгой; духовно «чугунным» он стать не мог. «Легче болеть, чем над болью сидеть» — говорит пословица. И не случайно, должно быть, управляя удельной конторой, Даль в пятидесятые годы предлагал отменить телесные наказания крестьян.

2

«Не досади малому, не попомнит старый».

Старый Даль «попомнил» дежурного воспитателя, который крушил и топтал новогоднюю «пирамиду» — фонарь из тонкой бумаги, украшенный цветными картинками: «Делай то лишь, что велено!» — а «пирамиды» не велено делать. Самое несправедливое, что «пирамиду» все-таки надо было сделать — тайком: офицеры на праздничном вечере разглядывают освещенные изнутри яркие фонари, сравнивают труды своих «питомцев». И лютый воспитатель, указывая на собранное из уцелевших кусков «творение» поротых «пирамидостроителей», хвастается: «Моя рота!..» Старый Даль «попомнил» истории «тихие», без побоев: ему, завтрашнему морскому офицеру, не дали изготовить «электрическую машину», построить макет корабля — опять же: «Не мудри по-своему!», «Делай то лишь, что велено!» Вспоминать про это со снисходительным стариковским смешком не хотелось — остались горестные заметы на сердце.

Полвека протрубил в корпусе преподаватель математики и инспектор классов Марк Филиппович Горковенко — дослужился в конечном счете до адмиральского звания. Он немало трудов положил на всякого рода усовершенствования учебного дела, но был, по словам его же приятелей, «партизаном долбления и зубрения». И опять-таки историки и мемуаристы рассказывают о Горковенко весело, радостно доказывают, что недостатки его, бесспорно, перекрываются достоинствами. И опять-таки Даль не желает веселиться: «Марк Филиппович Горковенко… был того убеждения, что знание можно вбить в ученика только розгами или серебряною табакеркою его в голову. Эта табакерка всякому памятна. «Там не так сказано, говори теми же словами» и затем тукманку в голову — это было приветствие Марка Филипповича при вступлении в бесконечный ряд классов».

Впрочем, однажды улыбнулся все же, созорничал, как мальчишка, старый Даль: в «Толковом словаре» вслед за словом «табакерка», вместо обычного примера — пословицы, взял вдруг да приписал: «Вот так и пойду стучать табакеркой по головам! — говаривал наш учитель математики в Морском корпусе», — и не хуже официальных историков и самодеятельных мемуаристов увековечил незабываемого Марка Филипповича!..

3

«Истории» из времен «корпусного детства» Даль вспомнил много лет спустя, размышляя о воспитании вообще. Главное положение, которое он утверждал: «Воспитатель сам должен быть тем, чем он хочет сделать воспитанника».

Даль писал: «Если остричь шипы на дичке, чтобы он с виду походил на садовую яблоню, то от этого не даст он лучшего плода; все тот же горько-слад, та же кислица. Надобно, чтобы прививка принялась и пустила корень до самой сердцевины дерева, как оно пускает свой корень в землю». И дальше: «С чего вы взяли, будто из ребенка можно сделать все, что вам угодно, наставлениями, поучениями, приказаниями и наказаниями? Внешними усилиями можно переделать одну только наружность. Топором можно оболванить как угодно полешко, можно даже выстрогать его, подкрасить и покрыть лаком — но древесина от этого не изменится; полено в сущности осталось поленом».

Верная общая мысль, но сопрягается опять-таки с раздумьями старого Даля о корпусе, где он, по его признанию, «замертво убил время». Свидетель, кажется, надежный, а все же не верится! Не верится, что корпус дал ему одно «воспитание внешнее», одну форму (черный мундир, белые брюки), лишь «наружность» переделал, так уж и оставив «кислицей», «дичком» или, говоря его же грубым словом, отлакированным «полешком».

Невозможно поверить, что одни негодяи, неучи, придурки воспитали целую плеяду замечательных флотоводцев, артиллеристов, кораблестроителей. Военный историк отмечает справедливо, что в «обороне Севастополя все главные флотские начальники» были выпускниками корпуса и что на нашей планете