Это Иван Иванович
Пущин называет имя еще одного общего их с Далем собеседника — поэта
Город, похоже, был порядком снабжен изданиями Вольной печати; трудно предположить, что любознательный Даль о Герцене и деятельности его «не слыхал и не ведал». Интересно письмо сына Даля — Льва, отправленное в шестидесятых годах из Флоренции к неизвестному приятелю[87]; Флоренция была в ту пору пропитана духом Герцена — там жили его дети, друзья, сам Герцен туда наезжал, его нетерпеливо ждали и встречали горячо. Даль-младший выказывает в письме хорошую осведомленность о деятельности Герцена и отзывается о ней неодобрительно; у нас нет оснований «подозревать» Даля-старшего в более сочувственном отношении к Герцену. Но в заграничных герценовских изданиях появилось много статей и заметок, которые должны бы занимать не только Пущина, но и Даля, — поэтому можно без труда допустить, что о Герцене они говорили.
Даль почувствовал в Пущине близкого человека и был откровенен с ним (высказал ему некоторые воззрения, которые даже менее осмотрительный Пущин не пожелал доверить почте); Пущин почувствовал не простое гостеприимство, но близость, родившуюся в душе Даля, когда Даль предложил «приютить» его, да вот сам не сумел ответить Далю полной мерой: «Я не иначе у кого-нибудь останавливаюсь, как если уже настоящим образом близок».
Нетрудно продолжить беглый и далеко не полный перечень встреч Даля. Это Константин
РОДНОЕ ЧУВСТВО
«20 сентября 1857 года… В 11 часов утра «Кн. Пожарский» положил якорь против Нижнего Новгорода. Тучки разошлися, и солнышко приветливо осветило город и его прекрасные окрестности. Я вышел на берег…» — записал в дневнике Шевченко.
Солнышко недолго светило приветливо: Шевченко полагал, что едет, свободный наконец, в Москву, в Петербург, но власти решили иначе: «заготовили» для ненавистного кобзаря обратное «путешествие, пожалуй по этапам, в Оренбург за получением указа об отставке». С большим трудом удалось поэту избежать этого «путешествия» — он остался в Нижнем ждать решения своей участи: думал провести несколько веселых дней в приветливом городе и прекрасных его окрестностях, а застрял почти на шесть месяцев, — он двинулся дальше лишь 10 марта следующего, 1858 года.
В Нижнем Новгороде Шевченко встречался с Далем, и встречи эти, описанные самим Шевченко, освещаются подчас с противоположных точек зрения. Шевченковеды объясняют или коротко сообщают, почему поэт-революционер не мог сойтись с Далем, а биографы Даля спешат иногда зачислить Шевченко в число его друзей, вдобавок «особенно близких»[89].
Шевченко и Даль познакомились еще в Петербурге, были у них общие друзья (Жуковский, например, или украинский писатель Гребенка), но, кроме короткого «с Далем я здесь не виделся, хотя с ним прежде и был знаком» на «нижегородских страницах» дневника Шевченко, никаких сведений о прежних «близких» их отношениях не сохранилось.
Поэт приехал в Нижний 20 сентября. Первое упоминание о Дале — о том, что они еще не виделись, — 11 ноября. В тот же день Шевченко получил письмо от «святой заступницы» своей Анастасии Ивановны Толстой, так много постаравшейся ради освобождения поэта, письмо, с которым он должен зайти к Далю; назавтра Шевченко отвечает Толстой, что «не нашел» Владимира Ивановича дома, в дневнике же записывает: «почему-то, не знаю, прошел мимо его квартиры» — видно, не очень тянуло зайти.
Далю известен был адрес поэта, который вот уже два месяца, как явился в Нижний, однако и Даль тоже на свидание не торопился.
Только 17 ноября Шевченко делает «визитацию»: «Он принял меня радушно, расспрашивал о своих оренбургских знакомых, которых я не видел с 1850 года, и в заключение просил заходить к нему запросто, как к старому приятелю». (Подобное приглашение получали очень многие гости Далева дома.) «Не премину воспользоваться таким милым предложением», — добавляет в дневнике Шевченко. Однако «преминул» лишь через десять дней — «Волей-неволей сегодня я должен был обедать у Даля…». Еще через десять дней, 5 декабря, Даль сам навестил поэта и узнал от него о скором приезде Щепкина.
Наконец 16 декабря Шевченко заносит в дневник: «Ввечеру отправился я к В. И. Далю… После поздорованья… одна из дочерей его села за фортепьяно и принялась угощать меня малороссийскими песнями. Я, разумеется, был в восторге… от ее наивной вежливости». Поэт попросил девушку сыграть Шопена («моего любимца»), она исполнила увертюру из «Гугенотов» Мейербера («лучше, нежели я ожидал»). «Скромная артистка удалилась во внутренние апартаменты, а мы с В. И. между разговором коснулись как-то нечаянно псалмов Давида и вообще библии. Заметив, что я неравнодушен к библейской поэзии, В. И. спросил у меня, читал ли я Апокалипсис. Я сказал, что читал, но, увы, ничего не понял; он принялся объяснять смысл и поэзию этой боговдохновенной галиматьи. И в заключение предложил мне прочитать собственный перевод Откровения с толкованием и по прочтении просил сказать свое мнение. Последнее мне больно не по душе… Без этого условия можно бы, и не прочитав, поблагодарить его за одолжение, а теперь необходимо читать».
Дневниковую запись от 18 декабря Шевченко предваряет измененными строками из Капниста:
И дальше: «С какою же целию такой умный человек, как В. И., переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю. И с каким намерением он предложил мне прочитать свое бедное творение? Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходится врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость. Не знаю настоящей причины, а, вероятно, она есть. В. И. не пользуется здесь доброй славою…»
В записи от 18 декабря привлекает внимание недоумение Шевченко — не тем лишь вызванное
