l:href='#n556' type='note'>[556]. Близкое соседство сов с тешик-ташцем заставляет вспомнить, что сейчас несколько видов сов синантропичны — живут по соседству с человеком, гнездятся в строениях (на чердаках, башнях и т. п.)[557]. Возможно, что этот симбиоз вырабатывался именно в те далёкие времена. Условием его возникновения, очевидно, являлась какая-то польза, которую обе стороны получали друг от друга. Сову, может быть, привлекало обилие мышей, разводившихся вблизи палеоантропа, последний же приучился не трогать сову из-за какой-то своей постоянной выгоды от её соседства.
Но более крупные кости, зарегистрированные в гроте Тешик-Таш, не могут быть продуктом охоты сов. Наиболее вероятно предположить здесь деятельность кого-либо из следующих дневных хищников. 1) Алтайский кречет, крупный сокол, типичная птица альпийской и субальпийской зон; у его гнёзда обильны остатки пищухи, сусликов, особенно — клушиц. 2) Балабан, крупный сокол, гнездится в скалах, один из видов — преимущественно высокогорная форма. У его гнёзд — остатки сусликов, сурков, зайцев, пищухи и различных птиц, в том числе саджи, трясогузки, скалистого голубя, чирков, носатой утки, болотной совы и др. Упомянутая высокогорная форма питается в значительной степени прилётной водоплавающей птицей и может быть приручена как ловчая птица. 3) Сапсан гнездится на скалах, один из видов обитает в горах Таджикистана. У его гнёзд встречаются остатки разных птиц, в частности, у таджикистанского вида — каменной куропатки «кеклик»; может быть приручен как ловчая птица. 4) Стервятник, мелкий гриф, гнездится на скалах, часто недоступных, в неглубокой нише или на карнизе под нависающей скалой; синантропичен, не чуждается человека, подчас питается преимущественно человеческими испражнениями, а также различными мелкими животными, куски которых приносит к гнезду в зобу. 5) Орёл-беркут, самый крупный из орлов, гнездится на неприступных скалах; приносит к гнезду (не в зобе) разнообразную дичь. Ловит зайцев, сурков, крупных птиц (куриных, куропаток, горных индеек, водоплавающих птиц), но также и полёвок; по отношению к человеку крайне осторожен, но птенцы его хорошо приручаются и дрессируются человеком как ловчие птицы[558].
Конечно, нет причин утверждать, что вблизи тешик-ташца жил только один какой-нибудь из этих видов. Вполне возможно, что в гроте и вблизи него гнездились и несколько из указанных видов, находясь между собою в сложных биологических отношениях, как и с крупными грифами, сипами, ягнятниками, гнёзда которых, возможно, тоже находились невдалеке. Среди этого многообразного пира пернатых хищников тешик-ташец должен был занять своё место, вступать с ними в определённое взаимодействие, извлекать пользу из их соседства, тончайшим образом использовать их биологические особенности и свойства их высшей нервной деятельности. О том, что тешик-ташец находился в тесном общении с какими-то из этих птиц, косвенно свидетельствует факт тешик-ташского захоронения, всесторонне исследованного А. П. Окладниковым.
Оставляя в стороне домыслы об идеологической и социальной стороне этого захоронения, возьмём лишь сам материальный факт: закапывание покойника в грунт грота, несомненно, было его «схоронением» от каких-то животных. Но схоронить таким образом труп от гиены, медведя или волка, с их отличным обонянием, было бы совершенно бессмысленно (и, действительно, гиена откопала труп). Напротив, этот акт совершенно рационален, если имелось в виду схоронить труп от хищных птиц, у которых, как известно, обоняние редуцировано. Охотники оставляют добычу, слегка присыпав её землей или прикрыв чём-либо, и этого достаточно, чтобы она лежала нетронутой хищными птицами. Таким образом, захоронение тешик- ташского мальчика косвенно свидетельствует о том, что в других случаях трупы людей поедались птицами, и что в самом гроте птицы были обычными гостями.
Все перечисленные виды птиц в период выращивания птенцов приносят к гнезду избыточное количество мясной пищи. Это объясняется особыми механизмами снабжения птенцов — обычно не непосредственно приносящим пищу самцом, а через посредство остающейся при гнезде самки, или, во всяком случае, механизмом, при котором инстинкт доставки пищи не контролируется непосредственно потреблением её птенцами и приобретает отчасти характер «самоцели». У ястребиных, у которых лучше всего изучен процесс кормления, под гнёздами образуются огромные массы не съеденных трупов принесённых птиц или рваных частей их. При обилии пищи ястребы едят лишь головы своих жертв (мозг), а всё остальное пропадает[559]. В той или иной мере это наблюдается также у соколиных, у орлов, у некоторых грифов (ягнятников). Чем старше птенцы, чем больше им нужно пищи, тем интенсивнее родители (или один из них) ловят добычу и таскают к гнезду, употребляя на это всё светлое время суток, едва успевая сами перехватывать пищу и заготовляя её, в конце концов, гораздо больше, чем нужно птенцам[560].
Мы вправе допустить, что тешик-ташцы не брезговали и этими ресурсами мясной пищи. Разумеется, эти ресурсы были по объёму неизмеримо меньше, чем плоды деятельности леопарда, и не могли составить сколько-нибудь существенной части пропитания. Мы рассмотрели последний вопрос не в целях реконструкции источников питания тешик-ташцев, а лишь в целях объяснения всей совокупности костных остатков в гроте Тешик-Таш. К тому же эти ресурсы имели лишь сезонный характер. Зато они в это время имели преимущество ежедневной «доставки на дом» для маленьких детей или больных. А в виде погадков частицы мясной пищи доставлялись и круглый год, к тому же дезинфицированными от всяких ядовитых продуктов гниения мяса: желудок хищных птиц замечательно вооружён для сопротивления гнилостным бактериям и гнилостным ядам, по-видимому, благодаря обилию соляной кислоты[561].
Интересна относительная лёгкость приручения человеком перечисленных и ряда других пернатых хищников[562]. Может быть, это говорит о закрепившемся опыте бесчисленных поколений. Во всяком случае, если тешик-ташец был заинтересован в ловчей добыче своих пернатых соседей и сожителей, он, конечно, не был только пассивным собирателем их отбросов, а стимулировал эту их деятельность, старался продлить её сезон, вмешивался в кормление молодняка, приучал их к себе и приучался сам к ним, отлично, разумеется, разбираясь в индивидуальных повадках и особенностях разных особей и выводков.
Полученные выводы не могут быть распространены на другие средне-палеолитические памятники, кроме, может быть, остальных высокогорных мустьерских памятников. Но общее ориентирующее значение этого примера состоит в том, что он ограничивает привычное суждение: раз в палеолитическом памятнике найдены кости такого-то вида животных, значит наш предок охотился на него. Оказывается, тщательная проверка этого суждения не подтверждает его и требует более пристального изучения той или иной конкретной биотической среды этого предка.
Как выше было сказано, я полностью исключил представление об ископаемых троглодитидах как охотниках. А ведь именно такое представление с необходимостью влечёт приписывание им тех или иных свойств по аналогии с человеком. Мы имеем право утверждать, что троглодитиды даже и не могли бы убивать, ибо им это запрещал жизненный инстинкт — абсолютный, не допускающий исключений. Те популяции, которые нарушали бы эту биологическую норму поведения по отношению к животной среде, вымерли бы; иными словами, «не убивать» — это был наследственный безусловный рефлекс, врождённый видовой закон, безоговорочно закреплённый естественным отбором, а не навык, от которого особь могла бы и отвыкнуть. Теперь этот вывод нам важен и для того, чтобы нащупать едва ли не самое неясное и зыбкое звено во всей цепи анализа и реконструкции происхождения человеческой речи.
Мы говорили, что невозможно вообразить себе семейство троглодитид в роли хищников, — у его представителей на всех уровнях не было почти ничего для нападения, а в природе все объекты нападения имеют те или иные средства самозащиты от хищников: рыбы уходят в воду, птицы взмывают в воздух, копытные убегают и т. д. Но теперь посмотрим оборотную сторону медали: сколь трудно представить себе троглодитид в роли нападающего, столь же трудно, оказывается, вообразить себе и защиту его самого от хищников. Что касается обезьян, они защищены древесным образом жизни (некоторые виды — наскальным). Несомненно, наши предки отчасти сохранили подобные элементы самообороны: будучи легче тех крупнейших хищников, которые стали бы на них систематически охотиться, они могли быстрее последних и в менее доступных местах передвигаться посредством лазания, благодаря наличию (сохранению от обезьян) рук, по ветвям или по крутым скалам. Но если развивать эту мысль
