составе или подчас «тасуются». У горилл, по наблюдениям Дж. Шаллера, «состав группы подолгу не меняется», если не считать рождений и смертей; однако иногда к группе временно присоединяется тот или иной из бродящих вне групп самцов-одиночек, иногда, напротив, из группы исчезает какой-либо самец; подчас две мелкие группы сливаются в одну крупную (вероятно, чтобы позже опять разделиться). У самых далёких от человека антропоидов — гиббонов (обычно выделяемых зоологами в особое семейство) налицо лишь устойчивые по составу группы из 2–6 животных, включающие самца, самку и их потомство; каждая такая группа держится в своём районе; если соседние группы и сходятся на короткий срок, они расходятся, по-видимому, снова в прежнем составе[326].
Как видим, чем дальше от шимпанзе, вместе с тем, чем дальше и от человека, тем менее выражены даже признаки системы тасующихся групп. Можно экстраполировать, что, наоборот, эта система, пробившаяся в жизнь в эволюции антропоидов с максимумом у шимпанзе (из живущих ныне форм), продолжала развиваться у троглодитид. В каком направлении? Возможно, возросла амплитуда от одиночных блужданий до самых крупных непостоянных «сборищ». И в самом деле, вот проницательное обобщение С. П. Толстовым археологических знаний о нижнем и среднем палеолите: «Колоссальные скопления остатков индустрии в классическом Сент-Ашёле, в ряде стоянок южной Франции и Испании, наряду с мелкими стоянками и единичными находками, дают прочную базу для утверждения о крайней подвижности и изменчивости размеров первых социальных группировок»[327]. Отклоним лишь слово «социальных». Но в остальном с тех пор, как были написаны эти слова, огромный новый археологический материал только ещё упрочил «базу» данного утверждения.
Но теперь — и именно благодаря открытию Дж. Гудолл — мы уже можем сказать конкретнее, что это были за группировки. Если настаивать на слове «стадо», то это стадо совершенно особого рода: то разбухая, то съёживаясь в объёме, то распадаясь на единицы, оно не имеет постоянного состава индивидов. Один и тот же индивид может оказываться последовательно членом разных сообществ по мере их соединений, рассредоточений, тасовки. Кстати, только такое представление, и, вероятно, никакое другое, способно дать реальное биологическое обоснование гипотезы о праисторическом «промискуитете»: в этих тасующихся группах не могло быть стойкого семейного ядра, вроде семейных групп гиббонов, ни «гаремной семьи» павианов, — самцы, составляющие вообще элемент зоогеографически обычно более мобильный, чем связанные молодью самки, в данном случае, оторвавшись от своих самок, уже не возвращались к ним вновь, а примыкали где-либо к другим, третьим, совершая, может быть, громадные пространственные перемещения.
Здесь нет возможности рассмотреть вопрос о том, какие экологические условия благоприятствовали прогрессированию такой («гудолловской») организации межиндивидуальных связей у «падальщиков» троглодитид. Здесь мы рассматриваем эту модель с точки зрения физиологических механизмов контактов и взаимодействий особей. А именно мы приходим к идее неограниченных перемещений индивидов в пределах огромных зон обитания вида и даже — в мыслимой тенденции — в пределах всего его ареала. Но из предыдущего мы знаем, что троглодитиды были высоко имитативны. Мы помним также, что у других животных сила имитативности, если она не ограничена внутренними границами стада, вполне обособленного от других стад, а также некоторыми трансформациями, которые она испытывает внутри стада, влечёт к биологической катастрофе целые популяции. Отсюда вытекает, что неограниченно тасующаяся система, тем более приводящая подчас к огромным скоплениям особей, неминуемо таит в себе опасность этой катастрофы, если не корректируется в свою очередь каким-то новым биологическим приспособлением, т. е. если сила имитации чем-то не пресекается.
Прежде чем говорить об этом, вернёмся к понятию популяции. Если обратиться ещё раз к шимпанзе, мы увидим, что и у них, как у ряда других животных, невыраженность стада (в обычном смысле) отчасти компенсируется этологическими особенностями пространственно локализованных популяций, что, несомненно, затрудняет или исключает контакты за пределами своей популяции. Рейнольдс утверждает, что никогда не видел, чтобы шимпанзе в Уганде употребляли какие-либо орудия или чтобы они ели мясо, как то и другое наблюдала у них Гудолл в Танганьике; но она, в свою очередь, не наблюдала у своих шимпанзе того приёма раскалывания ореха камнем на камне, который наблюдал Битти в Либерии[328]. Если эти факты верны, они могут говорить о том, как на уровне шимпанзе обеспечивается недиффузность отдельных популяций. Ретивый «предысторик» усмотрел бы тут «локальные культуры», хотя речь может идти всего лишь о биологической (этологической) компенсации тех опасностей от неограниченных межиндивидуальных контактов, которые порождаются системой «тасующихся» стад или групп. Однако у ископаемых троглодитид, особенно в начале их филогении, по всей видимости, этого предохранителя не было, т. е. вероятно их популяции не были разделены ни пространственными, ни этологическими переборками. Каменные изделия нижнего палеолита, как и среднего, в общем одинаковы на всём огромном ареале, и только верхний палеолит рисует начало образования сначала двух огромных «провинций» — азиатской и афро-европейской, затем трёх и т. д., путём, по-видимому, их размежевания территориального, кровно-расового, технологического[329]. Это не значит, что нижнепалеолитические и среднепалеолитические памятники повсюду на пространствах Европы, Африки и Южной Азии вполне однообразны. Нет, они разнообразны, но это, как справедливо говорит П. И. Борисковский, неустойчивое, можно сказать, аморфное разнообразие, местные различия расплывчаты и нечётки, хотя они и умножаются в эпоху мустье[330]. В переводе на интересующий нас язык это значит, что в отличие от шимпанзе (если приведённые наблюдения, касающиеся некоторой обособленности их популяций, истинны) у троглодитид, особенно на ранних уровнях их эволюции, нет столь выраженных мембран, разделяющих популяции.
Огромной важности биологический сдвиг! Во всей эволюции жизни до троглодитид биологический вид в каждый данный период его существования есть собирательное понятие: это есть мысленное обобщение всей совокупности живущих подобных друг другу особей. Лишь немногие из них, подчас всего лишь две особи, имеют реальный контакт друг с другом, единство же вида воплощено в генетической связи, а также в экологическом (биогеоценотическом) положении его среди других видов. И вот система неограниченно тасующихся групп, прорвав и стадные, и популяционные перегородки, превращает троглодитид в нечто новое: в вид, где особь, по натуре весьма мобильная, т. е. способная покрывать сравнительно быстро огромные дистанции и преодолевать водные, горные, пустынные, снежные препятствия, оказывается в принципе в контактах с неопределённо большим числом особей, поскольку включается на время в находимые ею скопления подобных себе, будь то в сезонные или долговременные, но затем вновь уходит с малыми группами, а то и вовсе порознь; в вид, представляющий собою тем самым не мысленное и не генетическое только, но реальное (в тенденции) единство.
Конечно, нет особи, которая за время жизни повстречалась бы со всеми другими особями своего вида; однако нет и фиксированного предела её встречам. Повторим, что это создаёт существенно новую арену и механику действия законов генетики. Не отсюда ли широкий политипизм троглодитид?
Мало того, эта новая модель открывает такие просторы для контактов, что, несмотря на морфологическую дивергенцию разновидностей, следовательно, прекращение или убывание скрещиваний, между разновидностями и видами всё же сохранялась имитативность надолго и на широком пространстве. Только так можно объяснить казавшееся загадочным несовпадение археологического ряда и антропологического ряда фактов, в частности, в конце среднего палеолита и в начале верхнего. Долгое время учёным верилось, что каждому виду «ископаемых гоминид», т. е. ископаемых троглодитид, присуще изготовление другого типа орудий, например палеоантропам (неандертальцам в широком смысле) — мустьерского типа («мустьерская культура»). Правда, оставалось совершенно неясным, какова природа этой связи между строением тела и приёмами обработки камней: наследственная предрасположенность данного вида, вроде той, какая проявляется у разных животных как врождённые сложные формы поведения? Но сам вопрос отпал, поскольку в дальнейшем на немалой серии находок было показано, что если сапиентный морфологический тип распространялся из определённой географической области — Восточного Средиземноморья и прилегающих территорий, то на местах, куда он расселился, скажем, в Европе, не видно никакого скачка между принесённой им верхнепалеолитической техникой и присущей неандертальским аборигенам среднепалеолитической, мустьерской техникой. Напротив, в Европе налицо прямое и слитное превращение финального мустье в начальные формы верхнего палеолита.
Эту актуальнейшую проблему науки о происхождении человека особенно остро очертил
