— Давай, дружище, неразбавленного.
Выпив, Юрка отламывает половину таблетки валидола и, посасывая ее, задумчиво говорит:
— Валька Тетерев, Шура Борзов… Какие ребята были!
В белых рубашках с открытым воротом, чубатые и длинношеие, они стоят на фотографии рядом, и я никогда не поверю, что их нет. Страна наша огромная, не обойти, не объехать ее всю — просто живут они где-то очень далеко, также вспоминают нас, живых, и только по нелепой случайности не встретились мы за эти двадцать с лишним лет…
— А помнишь, — спрашивает Юрий. — «Рычаг второго рода, на нем два урода»?
— Что это?
— Шура Борзов нарисовал карикатуру, а ты подписал. Между прочим, одним из этих уродов, что на рычаге болтались, был я.
— Не помню, — честно признаюсь я.
— Ты кое-что и поважнее забыл, — говорит Юрий, только что полные улыбки глаза его смотрят на меня с любопытством.
— Например?
— Например, забыл о том, что на выпускном вечере пообещал написать книжку о нашем классе.
— Ну да?!
— Вот тебе и ну да! Поклялся еще.
— Что ж тут скажешь — самонадеянный я, выходит, мальчишка был.
— Тогда наверно, а сейчас бы вроде мог.
Юрка глядит на меня в упор. Я понимаю, что все это говорится уже всерьез, начинаю сердиться.
— Да ты представляешь, как это трудно?
— Догадываюсь.
— Догадываешься!.. Один в Москве, другой в Алма-Ате, третий вообще черт знает где! Как всех повидать?
— Пиши, узнавай, езди, — невозмутимо отвечает Юрка. — В этом твое дело и состоит, так я понимаю.
— А многих уже и нет.
— И об этом нужно написать.
— У тебя, я вижу, на все готов ответ. Как по полочкам раскладываешь!
— Да не злись ты, — примиряюще улыбается Юрий, и снова какое-то неуловимое движение черных ресниц сгоняет с глаз улыбку. — Дело, конечно, хозяйское, я ведь просто так.
— Да и я ничего.
— Не подумай только, будто я про такую книгу потому говорю, что о ребятах прочесть хочется. Или о себе, допустим. Чепуха это, конечно. Ну, хорош наш класс был, и слава богу. Ты на это шире посмотри, и знаешь, что получится? Ого-го, получится!…
Юрий встает из-за стола, начинает ходить по комнате.
— Я вот к тебе ехал, времени много. Валялся и размышлял. А получается вот что. В нашем-то классе, как в капле воды, — судьба нашего поколения. Вот в чем штука! Ты подумай: мальчишками ушли на войну, юность на войне прошла. Вернулись — доучивались, работали. Всего повидали. Поседели, свои ребята уже комсомольцы. А мы — в строю! Самые работники, в самой силе! Люди рожденья двадцатых годов — это, брат, тема!
— Трудная она, эта твоя тема.
— Сказал тоже! А легкое и без нас с тобой сделают.
Юрий останавливается у книжного шкафа, разглядывает корешки подписных изданий.
— Показал бы свои книги. Последние у меня есть, по ним тебя и разыскал. А прежних нет.
— Прежние и смотреть нечего.
— Ладно, старина, ладно, — смеется Юрий. — Не бурчи.
Он дотрагивается до ключа. Скрипнув, дверка шкафа раскрывается сама.
— Замок не работает?
— А шут его знает, кажется, нет.
Юрка осматривает дверку, недовольно крутит головой.
— Паз опустился. Тащи молоток и стамеску.
— Слушай, — прошу я, — не убивай ты меня своим трудолюбием.
— Дело не в трудолюбии, просто не люблю, когда непорядок. Давай молоток и стамеску.
— Да нет у меня ни молотка, ни стамески!
— Как же ты живешь? — впервые изумляется Юрка. — А гвозди чем заколачиваешь?
— Чем? Пестиком вон от ступы.
— Давай тогда пестик и отвертку.
Юрка вставляет в паз отвертку, потихоньку бьет по ней чугунным пестиком.
— Все.
Ключ в самом деле поворачивается теперь легко и беззвучно.
Юрка копается в книжках, откладывая некоторые отдельно на стул, приговаривает:
— А этой вот у меня нет. Как увижу твою новую книжку, раскрою, ну, думаю, про наших ребят, хоть немножко там. И — нет, нет…
— Опять заводишь?
— Не буду, не буду, — дурашливо пугается Юрка и, забыв обо мне, шелестит страницами.
Вот чертушка лобастый! Я только что закончил новую работу, мысленно готовился к длительному отдыху, так нет же — растревожил! Теперь мучайся, просыпайся и ложись с одной мыслью, накуривайся до обалдения, и ничего, может, не получится. К черту, не буду!.. А интересно, мог бы я что-нибудь написать о Юрке? Вон он сидит перед книжным шкафом на корточках коричневый галстук почти касается пола, — крупными, как у кузнеца, руками перекидывает страницы. Мог бы, наверно… В глаза снова бросается седина на его висках, загорелая, с желтинкой, кожа, и горячая волна нежности обдает сердце. Славный ты человек, дружище мой дорогой! Как глупо, что мы так редко видимся, хотя в нашей быстротекущей жизни жить бы надо если не рядом, то вблизи хотя бы!..
Так мне хочется сказать Юрке, добавить еще какие-то хорошие, ласковые слова, но вместо этого я грубовато говорю:
— Ладно, закрывай библиотеку. Пойдем на воздух, побродим.
Возвращаемся мы затемно.
Во дворе пусто, золотятся окна на всех трех этажах нашего дома, тихонько шелестят разросшиеся по забору вьюны.
— Давай на лавочке посидим, — предлагает Юрий. — Уходились, ноги гудят.
— Давай.
— Слушай, — после некоторого молчания говорит Юрка, — я ведь тебе только о личном могу рассказать. Сам понимаешь.
— Конечно. А критики меня потом долбанут. Мелкая тема, копание…
— Разве книги для одних критиков пишутся?
— Смотри, какие ты все правильные вещи говоришь!
— Сорок лет, пора что-то и правильное говорить.
— Опять верно.
— Да ну тебя! — отмахивается Юрий и неуверенно спрашивает: — Слушай, а может, правда, не надо этого ничего, а? Я ведь так это, вообще, а ты сразу быка за рога.
— Нет уж, батенька, выкладывай, — мстительно говорю я. — Понимаешь, судьба поколения, важная тема. Не могу!
— Ты уж если правда писать будешь, так хоть фамилию измени. Назови, допустим, Васиным. Похоже, кто знает — поймет, а другим неважно. Ладно?
Юрка говорит неуверенно, просительно; полностью удовлетворенный, я великодушно соглашаюсь:
— Ладно. Васин так Васин.
