иль просто в пустоте кажусьвоображаемым предметом.Весь мой четырехстопный ямб —лишь умноженья упражненье:он простодушно множит явьна полночи сквозняк и жженье.Он усложняется к утру.Читатель не предполагаеми не мерещится уму,ум потому и не лукавит.Но как мне быть? Все горячей,обняв меня, Медея плачет,смущая опытность врачейраздумьем: что все это значит?Смогу ли разгадать саманадзором глаз сухих и строгих,что значат клинопись письмаи тайнописи иероглиф?Быть может, некий звездочетсоединил меня с ошибкойсозвездий? Чем грустней зрачок,тем поведенье уст смешливей.Пред тем, как точку сотворю,прерваться должно — так ли, сяк ли.Сгодится точка сентябрю:страница и сентябрь иссякли.
Явилось торжество и отшумелона перепутье новогодних лун.Да, только одиночество шумерамогло придумать слово «Авелум».В чем избранная участь Авелума —живущий врозь и вольно, или как?Не вместе, не вдвоем, не обоюдно?Пусть будет неприкаянным в стихах.Так свой роман нарек Отар Чиладзе.Давненько мы не виделись, ау!Печального признанья начинаньеловлю, преображенное в молву.А помнишь ли, Отар, как наш хабази[260] —схож с обгоревшим древом, сухопар —нырял в полымя пасти без опаскии был невидим — лишь высокопят.Как молодость сурова и свободна:лик Анны, улыбающейся мне,застолий наших остров — дом Симона,цирк, циркулем очерченный в окне.Или другой холодной ночи жженье —высокогорный, с очагом, духан.Снегов официантку звали: Женя, —внимавшую то пенью, то стихам.Я обещала с ней не расставаться —беспечному в угоду кутежу,и, клятве легкомысленной согласно,вот — слово мимолетное держу.А после — звезды звездами сменялись,и, под присмотром Бога самого,мы пропасти касались и смеялись,разбившись над ущельем Самадло.И впрямь смешно — легко, а не сторожконад бездной притягательной висеть.В снегу была потеряна сережка —ты не нашел, зато сумел воспеть.Осталась в долгопамятном поминегрядущей жизни маленькая треть.Моя свеча — прилежна, ей понынесопутствует Галактиона тень.Я сумрачно тоскую по Тбилиси,
