Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

IV

Хочет лоза говорить, повисая бессильно,
Изнемогая, вздыхая всё тише и реже.
Чтобы потом сожаление нас не бесило,
Пусть говорит! Как добры ее чудные речи!
— Может быть, дух испущу — и тогда не отчаюсь.
Я одолею меня испытующий ужас.
Непрерываемость жизни, любви неслучайность,
Длительность времени — мне отведенная участь.
Вечно стремлюсь, как Иори и как Алазани [82],
Как продвиженье светил в глубине мирозданья,
Тысячелетья меня провожают глазами,
Вечно стремлюсь исцелить и утешить страданья,
Помню грузин, что о Грузии так трепетали:
О, лишь возьми мою жизнь, и дыханье, и трепет.
Жизнь не умеет забыться для сна и печали,
И виноградник живет, когда бедствие терпит.
 Дудочки осени празднество нам возвестили.
Слушайте, воины и земледельцы, мужчины!
Той же рукою, которой меня вы взрастили,
Ввысь поднимите с великою влагой кувшины.
 Жажда — была и, как горе, сплыла, миновала,
Быть не быть — не колеблясь и не канителя.
Тот, кто  на солнце смотрел сквозь стакан ркацители,
Может сказать: меня солнце в уста целовало!

        — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс,
          Тот пульс, что во мне, это только твое повторенье,
           Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст,
           Прошу: о, прими подношение стихотворенья!

Ираклий Абашидзе[83]

КОРНИ

Вознесен над Евфратом и Тигром,
сверху вниз я смотрел на века,
обведенные смутным пунктиром,
цвета глины и цвета песка.

И клонилась, клонилась средь ночи
к Междуречью[84] моя голова.
Я без страха глядел в его очи,
словно в очи заснувшего льва.

Там, вверху, я оплакал утрату
тех времен, что теперь далеки,
когда белая темень Урарту[85]
вдруг мои осенила зрачки.

И когда в повороте капризном
промелькнул, словно тень меж ресниц,
дорогой и таинственный призрак
шумерийских и хеттских границ [86].

Приласкать мои руки хотели, —
но лишь воздух остался в руках, —
голубей, обитавших в Халдее [87],
в разоренных ее облаках.

Что-то было тревожное в этом
вихревом и высоком дыму,
белым цветом и розовым цветом
восходившем к лицу моему.

О, куда бы себя ни умчала,
свой исток да припомнит река!
Кровь моя обрела здесь начало
и меня дожидалась века.

В скольких женщинах, скольких мужчинах
билась пульсов моих частота.
Так вино дозревает в кувшинах
и потом услаждает уста.

И пока тяжелы мои корни
посреди занесенных полей,
я — всего лишь подобие кроны