Кирилл чувствовал тяжесть в голове, вялость во всем теле и желал только одного — скорее добраться до дома, где наконец-то можно будет содрать с себя прилипшую к коже одежду и броситься под тугие, режущие струи холодного душа. Хотя нет, в жару нужен именно горячий душ, только он может дать некоторое облегчение. Дождик прошел бы, что ли; все листья на деревьях поникли, посерели и свернулись в трубочку, асфальт прилипает к подошвам, увековечивая пройденный путь вдавленными следами. Правда, какое это увековечение: идущий за тобой затрет твои следы, а его следы исчезнут под подошвами следующего, и следующего, и следующего… Маета! Сплошная маета!
Кирилл вышел на остановку и увидел свой автобус с распахнутыми дверями. В одном из дверных проемов замерла старушка: одной ногой на ступеньке, другой — на горячем асфальте, руки вцепились в поручень, и сил нет втащить свое усталое тело в салон. Откуда ж силы возьмутся, если в такую жару на тебе — черная юбка до пят и шерстяная кофта, голова повязана платком, а за спиной — довольно объемистый рюкзак?
Кирилл легко подтолкнул старушку в салон и заскочил следом под шипение закрывающихся дверей. Старушка неожиданно задергалась, закудахтала.
— Я же выходила! — возмутилась она в полный голос.
— А кому сейчас легко, бабушка? — невпопад пробормотал Кирилл, протискиваясь между старушкиным рюкзаком и поручнем. На всякий случай он отошел в дальний конец салона и уселся на свободное место; пассажиров в это время было Немного.
До следующей остановки Кирилл узнал о себе много нового от старушки с рюкзаком, которая, чтобы всем хорошо было слышно, использовала свои голосовые связки в полную силу. Благо, она употребляла только печатные выражения. Как только автобус остановился и открыл двери, старушка снова начала выходить рюкзаком вперед, цепляясь за поручни напряженными руками. Она скрылась из глаз, но на последней ступеньке, видимо, замерла в той же нелепой позе; автобус стоял еще довольно долго. Кирилл подавил в себе желание встать и помочь-таки старушке выйти наконец: вдруг опять что-нибудь не так получится? Но вот двери закрылись, автобус покатил дальше, а Кирилл переключил внимание на пухлого карапуза, который сидел на коленях дремлющей мамаши, сосредоточенно дышал на оконное стекло и на возникающем туманном пятнышке рисовал розовым пальчиком разные загогулины.
Время от времени автобус ощутимо встряхивало, что-то скрипело и звенело, рычал двигатель, в жаре и духоте салона витал запах сгоревшей солярки, и все это вместе раздражало, как ноющий зуб. Только философский настрой немного помогал: лучше плохо ехать, чем хорошо идти! И главное — не забыть забежать в магазин и что-нибудь купить к завтраку.
Дома Кирилл вздохнул с некоторым облегчением: здесь было немного прохладнее. Вот что значит — окна на север! Хотя и темновато днем. А сейчас — к вечеру — так совсем темно.
Раздевшись прямо с порога, Кирилл залез наконец в ванную. Он даже запел от предвкушения водных процедур, но тут же зашипел от бессилия: вода из крана не лилась — ни горячая, ни холодная.
— Дурдом какой-то! — процедил он сквозь зубы и пошлепал босыми ногами на кухню. Для скромного омовения пришлось воспользоваться полчайником воды. А жажду в случае чего можно было утолить минералкой: в холодильнике стояла полная бутылка.
Вылив на голову остатки воды, Кирилл влез в спортивные штаны, включил свет в комнате и остановился около стола. Из каретки пишущей машинки белым языком уныло свешивался одинокий лист бумаги с напечатанным названием. И ведь в голову ничего не идет, подумал Кирилл и взглянул на часы. Было пять минут одиннадцатого. Может, лучше лечь спать, а завтра и заняться благородным делом сочинительства? Или все же сейчас напрячь остатки воображения? Кирилл уселся за стол, слегка подвинул к себе машинку и прикоснулся к клавише с буквой «ка». Надо было придумать какое-нибудь простое название. Например, «Дождь» или «Ветер», а сработала журналистская привычка — подбирать интригующие названия. «Повелительница дождя» — красиво, подумал Кирилл, во всяком случае, мне нравится. И интригует, меня-то уж точно: сам не знаю, что там должно быть дальше. А может, надо спросить совета у классиков? Как там они начинали свои великие произведения?
Кирилл подошел к книжному шкафу, вытянул с полки коричневый том Достоевского. Ну что, Федор Михайлович, подскажите что-нибудь!
Роман «Игрок» начинался словами: «Наконец я возвратился из моей двухнедельной отлучки». Ничего особенного, и без затей. Зато «Униженные и оскорбленные»: «Прошлого года, двадцать второго марта, вечером, со мной случилось престранное происшествие». Вот здесь уже затягивает. Или вот: «Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении». А вот и «Преступление и наказание»: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С—м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К—ну мосту…»
Кирилл неожиданно увлекся этими литературными изысканиями. Он одну за другой доставал книги с полок, раскрывал, читал первое предложение и ставил том на место: «В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленною дворней»; «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие»; «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое»; «Когда мне было шесть лет, в книге под названием „Правдивые истории“, где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку»; «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно»; «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина…»
Кирилл, наверное, еще долго бы копался в книжном шкафу, но тут в кресло возле окна уселся черноволосый молодой человек с густыми бакенбардами. Одежда его была старинного покроя, а в руке он держал трость. И хотя нежданный пришелец сидел в противоположном конце комнаты, можно было разглядеть блестящую пуговицу, вделанную в массивный набалдашник трости.
— Александр Сергеевич, вы ли это! — воскликнул Кирилл.
Согнув пальцы правой руки и внимательно разглядывая ногти, Александр Сергеевич устало проговорил:
— А что, милостивый государь, кран в ванной я должен закрывать?
Встряхнув головой, Кирилл бросил взгляд в пустое кресло, затем положил очередную книгу на стол — «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования».
А соседи снизу совсем недавно какие-то особенные потолки себе сделали. Вот бы мы их и обмыли, подумал Кирилл, направляясь в ванную. Действительно, вентили крана он не закрутил.
Он вернулся в комнату, сунул книги в шкаф и, спасаясь от духоты, вышел на балкон. Сначала он даже улыбнулся от удовольствия — здесь было гораздо прохладнее, чем в комнате, — но через несколько мгновений сморщился: в воздухе висел тяжелый отвратительный запах. Кирилл не знал, как пахнет горящая сера, но решил, что это она и есть. С высоты девятого этажа была хорошо видна перспектива довольно широкого бульвара, обрамленного железобетонными фонарными столбами, тротуарами, газонами и пятиэтажными кирпичными домами с плоскими крышами. И вдалеке, как раз в той стороне, куда уходил бульвар, поднимались трубы одного из многочисленных заводов. Из труб медленно выползал и разливался по небу, гася звезды, мутный дымный поток. Время от времени из какой-нибудь трубы вырывался огненный факел и подсвечивал оранжевым пламенем брюхо огромного дымового облака.
В самом начале своей журналистской карьеры Кирилл пытался бороться за чистоту воздуха, но как- то безуспешно. Нет, он, конечно, понимал, что заводы должны работать — в конце концов, и само существование города зависело от них. Но почему нужно было травить самих себя ради того, чтобы заработать немного больше денег? А ведь днем они не рисковали отключать все эти фильтры и очистительные системы — только ночью. Если этого не видно, то и нет ничего? Тьфу на вас!
Позже Кирилл обратил свои взоры на другие сферы жизни человека в большом городе, но время от времени возвращался к избитой теме и вставлял шпильку-другую, хотя и считал это борьбой с ветряными мельницами. И сейчас, стоя на балконе, он смотрел на разрастающуюся в ночном небе оранжевую опухоль, сожалея об отсутствии под рукой какого-нибудь завалящего гиперболоида, чтобы жахнуть невидимым лучом крест-накрест по чадящим трубам, увидеть, как они надломятся и медленно завалятся в разные стороны.
