Есть становление алхимии как результат преобразования составляющих, сплавленных в синкретически неразымаемое целое. Нет способа этого преобразования, ибо центральная алхимическая мифологема — пресуществленческое оборотничество — еще только ждет своего часа[92]. Оборотничество-пресуществление не существует, поскольку алхимии еще нет; но оно же и существует, поскольку алхимия уже есть. И есть, и нет — определение любого становления. Сумма исходных есть итог сложения по объему, но не есть его итог по историческим последствиям, ибо сложение здесь — лишь умозрительный прием, применяемый без учета исторического — в данном случае христианского — контекста, вне которого нет и не может быть искомой суммы, то есть самой алхимии. Из не-мифа миф не получить. Искать же алхимические аналогии в доалхимических мифологемах — дело малопочтенное и едва ли перспективное.
Стало быть, пройденный только что путь к основаниям алхимического мироздания убеждает нас в том, что ни одна из составных частей вне исторического контекста не может рассматриваться даже как контурный набросок алхимии. Эти части еще только станут таковыми, но лишь в христианском средневековом контексте, в виду которого только и может существовать алхимический миф. Но такая исходная установка позволила нам сознательно заглянуть в предалхимические потемки. Она же нам разрешит выйти в позднеалхимические, а также и в послеалхимические времена, которые, правда, в отличие от предалхимических могут помнить — и помнят — о своем алхимическом прошлом.
Чем же стал алхимический миф (или каким он предстал) в эти послеалхимические времена?
МИФ в собственном смысле (то есть миф первобытный) не обязан заботиться об увеличении списка подтверждающих его удач, ибо он самоутверждаем по определению. Миф культурный (то есть, строго говоря, уже не миф) — житийный. Алхимические жития не менее впечатляют, чем жития христианских святых, с той, правда, разницей, что они площе и бедней, потому что практичней и богаче (золотом богаче). Надо рассказать об алхимических «удавшихся» бытийственных чудесах, потому что именно для бытийства существовало полнозвучное, хотя и монотонное, алхимическое витийство.
Итак, первый выход в литературу и в историю литературы. Из мифа — в жизнь, в литературную жизнь. В жизнь пока еще алхимической (житийно-алхимической) литературы в ее златосереброискательской устремленности.
Что же рассказывают об алхимических святых и алхимических чудесах?[93]
Их, этих чудес, не то чтобы много, но они есть. Все они наперечет. На виду и в памяти. Ведь чудо, ставшее повседневным, уже не чудо[94].
Раймонд Луллий, заточенный королем в лондонскую башню, в глубочайшей тайне чеканит розенобли из алхимического золота. Легенда достойно завершается торжественной могильной надписью на острове Майорка: «Раймонд Луллий, благочестивые убеждения коего не были никому ненавистны, лежит здесь в дивном мраморе. С тысяча триста пятнадцатого начал быть без чувств». То есть жив и поныне, как и положено алхимическому святому. В 1334 году Папа Иоанн XXII становится обладателем несметных сокровищ, якобы наработанных многотрудными алхимическими стараниями, описанными в его собственном алхимическом трактате. Первый христианин католического мира — он же автор тайных книг. Его же антиалхимическая булла — лишь уловка. Примерно тогда же Арнольд из Виллановы тоже получает алхимическое золото. В 1383 году Фламель, согласно легенде, получает трансмутационные золото и серебро. Но не алчностью, а благотворительностью жива душа алхимического святого: все деньги пущены во благо. Фламель строит четырнадцать больниц и три церкви (Любимов, 1892, 2 пагинация, с. 92–96).
Легенда утверждает: Джордж Рипли в 1460 году посылает рыцарям ордена Иоаннитов на остров Родос круглую сумму алхимического происхождения, дабы помочь иоаннитам в войне с турками. В конце XV века, сообщают алхимические летописцы, Рудольф II собственноручно произвел немало алхимического золота. То же можно сказать и про Августа II Саксонского. Все это, в числе прочего, подтверждает и воодушевляет трансмутационную идею алхимиков. Виллаверде и Брюссель становятся свидетелями опытов Ван-Гельмонта (XVI–XVII вв.), якобы превратившего 8 унций ртути в золото (Меншуткин, 1937, с. 69). Окрыленный успехом, Ван-Гельмонт называет сына Меркурием. Император Фердинанд III (1648 г.), воспользовавшись порошком философского камня Рихтгаузена, чеканит алхимическую медаль. На лицевой стороне медали был изображен Меркурий-Гермес с кадуцеем в руках и с крылышками на пятках. Это означало превращение ртути в золото. Не менее впечатляющи и латинские надписи на медали: «Чудесное превращение произошло в Праге 16 января 1648 года в присутствии его величества императора Фердинанда Третьего». Надпись на оборотной стороне возглашала: «Как редко искусство это для людей, сколь не часто оно себя проявляет: да будет хвалим во веки Господь, который сообщает часть Своего бесконечного могущества нам, своим презреннейшим созданиям». В 1650 году в Праге отчеканена еще одна медаль в честь «золотого сына свинцового родителя». Коллекция медалей из алхимического золота понемногу пополняется.
Список «осуществленных» легенд медленно, но возрастает, захватывая XVII, XVIII и даже… XIX века, пополняя копилку курьезов (Сен-Жермен, Бальзамо-Калиостро, Тифферо).
С той же, впрочем, тщательностью настороженные антиалхимики описывают лжечудеса, тогда же и разоблаченные. Складываются жития алхимических лжесвятых. И это естественно: шут, прикинувшийся королем, должен быть низложен, да так, чтобы царская корона вновь обернулась шутовским колпаком, а державный скипетр — погремушкой или же посохом странствующего скомороха.
Генрих IV Английский издает указ, запрещающий алхимические штудии и злато-сереброискательские опыты. Но Генрих VI переманивает алхимиков из Франции. Карл VII Французский объявляет войну Англии.
Чеканят фальшивую монету из алхимического золота. Наступает чуть ли не инфляция. Алхимическое чудо разоблачено. При дворе Людовика XIII подвизается некий Дюбуа, хвастающий секретом философского камня. Это доходит до кардинала Ришелье. На глазах доверчивых свидетелей Дюбуа превращает мушкетную пулю из ранца часового в золотой слиток. Дюбуа назначают королевским казначеем. Но всесильный кардинал ухитрился-таки упечь его в тюрьму. Под пыткой Дюбуа диктует несколько способов получения камня. Способы не подтверждаются. Исход тривиальный: виселица за чародейство. Авантюрист Делиль, живший в Провансе, обертывает золотые медали листовым свинцом или покрывает золотые гвозди железом. Естественно, дело трансмутации в этом случае — штука не хитрая. И снова перекладина меж двух столбов. Один алхимик-шарлатан ловко обманывает герцога Вюртембергского, упросив прячущегося в лаборатории мальчика украдкой положить слиток золота на дно тигля. Вновь виселица.
Обмануть церковь было труднее. Итальянский алхимик и поэт Аугурел преподносит Папе Льву X поэму, в которой подробно описывает надежный способ алхимического златоделия (ВСС, 2, с. 371–386). Ответным подарком проницательного Папы был пустой мешок, врученный алхимику в качестве кошелька для золота. Так сказать, «дары волхвов» в лукавые средневековые времена.
Два летописных ряда алхимических святых и алхимических лжесвятых в общественном сознании уравнены в правах, уравновешивая друг друга, но также и друг друга гротескно взаимоотражая. Вместе с тем попеременно те или иные социальные страты готовы предпочесть то один, то другой ряд. Чудо либо утверждают с абсолютной бесспорностью, либо напрочь отвергают как обман. Но в любом случае возможность трансмутации не отрицают, напротив, признают как утопию. Именно это и питает алхимический миф, делая его жизнеспособным столько веков, вместе с тем его же и разрушая в литературном жанре легенды.
Естественно формируется — конечно же, вне алхимии, со стороны — и социальный статус алхимика, персонаж-стереотип, поддерживаемый и в алхимической, и в неалхимической среде. «…Они не предаются лени, — говорит Парацельс, — не ходят в гордых одеждах… Но прилежно занимаются своими работами, обливаясь потом у своих печей. Они не тратят времени на развлечения, но преданы своим лабораториям… они покрыты сажей, подобно кузнецам и рудокопам, и не гордятся чистыми красивыми лицами» (Меншуткин, 1937, с. 56).
Алхимик, наставляет Михаил Сендивогий (XVI–XVII вв.), «должен с прилежанием и рачением приняться за великую и истинную философическую книгу, природою называемую, и прочитать ее не однажды, но много раз» (Сендивогий, 1787, с. 299).
Таков алхимик на излете алхимического мифа. Сверхъестественное, то есть чудо, больше не нужно.
