Идет демифологизация вещества как индивидуальной особи: от неба к земле, от жизни к смерти, от «биологии» к «физике» — «физико-химической» алхимии мертвых природных объективных частиц. Итак, «физикализация» алхимической мысли в противоположность ее «биологизации»; деструктивное механо- и технохимическое преобразование вещества[122].
АЛХИМИЧЕСКОЕ ОПЕРИРОВАНИЕ — это «физическое» насилие, убиение вещества: нагревание, обжиг, дробление, истирание, возгонка, растворение, перегонка. Извлечение элемента как частицы. Дальнейшее дробление, мельчание частицы. Уничтожение целого и живого. Вскрытие вещества. Испытание на все виды деформации. Вещество молчит, потому что оно убито.
Извлечь из каждого тела деятельные его части посредством очистки означало добыть сокровенную квинтэссенцию, вновь оживающую. Вспомним первые века алхимии, а также то, как Стефан Александрийский советует освободить материю от ее качеств, отделить душу от тела, дабы достичь совершенства (Berthelot, 1885 [1938], с. 276). Разрушь тело — обретешь сущность, удали наносное — получишь сокровенное, форму форм, лишенную каких-либо свойств, кроме идеального совершенства. Чистая сущность добывается посредством разрушения видимых форм сотворенной телесности.
Сделать алкагест — универсальный растворитель и употребить его для уничтожения целого. Изготовить более умеренные, но все-таки достаточно сильные растворители: крепкую водку, царскую водку. Ар-Рази (IX–X в.) говорит: Начало нашего делания есть очищение. Очищение со всеми сопутствующими ему разрушительными действиями, дабы остаток вновь ожил. Разрушение с последующим восстанием из пепла. Жизнь через смерть. Альберт Великий настаивает: получение всякого магисте-рия есть только растворение и только сгущение (Albertus Magnus, 1958, с. 12–14, 72–74).
Элементы — кирпичики состава, но и результат разложения вещества. Элемент как кирпичик состава — живой орган, или живое самостоятельное тело. Но элемент как результат — предел разложения есть мертвая частица. Арнольд из Виллановы убежден, что вещество состоит из элементов, на которые его можно разложить. С помощью теплоты лед расплывается в воду. Значит лед составлен из воды. Все металлы растворяются в ртуть, значит ртуть есть первичный материал всех металлов (ВСС, 1, с. 687–697). Ртуть здесь — по преимуществу и мертвая частица, но и чувствующая первичная природа.
Александр Сетон Космополит (XVI–XVII вв.) понимает дело таким образом: надо, чтобы тело было растворено и чтобы поры были открыты. Это — предварительная подготовка для вторжения природы. То же и для вторжения алхимика. Только тогда природа может действовать. Растворение — наиболее сильная алхимическая процедура. Идут в ход сильные минеральные кислоты, дабы растворить не только серебро, но и золото. И только после этого — извлечение серы и ртути, вскоре оживающих. Техника растворения и составы растворителей представляли особые секреты алхимиков.
Но разрушительное оперирование лишь внешне кажется лишенным порядка и цели. Алхимические операции целенаправленны. Результат — квинтэссенция. Источник свидетельствует мысль Раймонда Луллия, пересказывающего Арнольда из Виллановы. Квинтэссенция есть в некотором роде архетип. Она представляет собой тело и заключает все его достоинства в чрезвычайной степени. Совершенное тело не может не быть живым, ибо жизнь — совершенное состояние эволюционирующего к жизни объекта. Вместе с тем оно — идеальное живое и в силу этого как бы мертвое. Только смерть бросает тень на безжизненное совершенство. Да и путь к квинтэссенции — путь разрушения целого, путь к частям, частицам, элементарному (не элементному!) началу, путь к «химическому» составу.
Огонь — действенное средство расшатывания вещественной целостности. Это и физическое (обжиг, растрескивание, освобождение от примесей, уносимых с дымами), и метафизическое средство (очищение священным огнем, искупление в геенне огненной). Огонь разлагает, но и соединяет. Раймонд Луллий говорит: многие из алхимиков заблуждаются, потому что они не знают, как следует расположить огонь, который есть ключ делания: огонь и растворяет, и сгущает. Но иные, ослепленные невежеством, этого не знают (ВСС, 1, с. 880–910). Всеразрушающий, испепеляющий алхимический огонь; всесильный инженер- преобразователь, преобразующий физический облик вещества. Учитель советует только варить: варить в начале, варить в середине, варить в конце и не делать ничего иного (Turba philosophorum, 1970).
Оппозицию растворение — сгущение Василий Валентин, например, решает почти в современном химическом смысле, рассматривая ее как переход от инертного состояния материи к деятельному ее состоянию: от бездушного элемента-частицы к одушевленному веществу (ВСС, 2, с. 413–420; 421,422).
Таким образом, разрушение вещества и воскрешение вещества суть две грани алхимического мышления. Но именно первый поворот алхимической мысли (неотрывный, конечно, от второго) «предвидит» химию как науку о составе вещества, определяющем его свойства. Вот почему предложу вашему вниманию еще один сюжет: элементаризм и антиатомизм в алхимии. Или: назад к элементу-началу — вперед к элементу-частице.
ПРЕДЧУВСТВИЕ, предощущение, предвидение, прозрение, преждевременное открытие… — отнюдь не праздный ряд почти синонимов. Я расскажу здесь об одном из многочисленных предсказаний Роджера Бэкона; о том, что так или иначе может быть понято как предвидение идей кратности и постоянства состава в химическом индивиде; идей, соотносимых сейчас с именами Дальтона и Пруста (XVIII–XIX вв.). Обе эти догадки — результат алхимических штудий Бэкона. Можно было бы, сообразуясь с конечной целью алхимических исканий — поиском философского камня, счесть это предположение о столь фантастическом сходстве Бэкона, с одной стороны, и Пруста и Дальтона — с другой (в их отношении к природе химической индивидуальности) за игру ума. Если к тому же припомнить, что алхимия — одна из оккультных наук средневековья, то сделать это будет и того легче — без колебаний, без сожалений.
Но есть иная возможность. Все имеет свои истоки. Слабый росток эмпирического наблюдения крепнет и превращается в могучее дерево фундаментального знания. Тогда алхимия всего лишь недохимия. Роджер Бэкон — это недо-Дальтон и недо-Пруст, а его догадки — недо-законы о постоянстве состава и кратности. В этом случае все выстраивается в однолинейный ряд. А рассуждения об исторических развилках, тупиках, перепутьях и прочем снимаются. Тогда-то (заведомо заострю!) слова «Я тебя насквозь вижу» можно принять за предощущение открытия Рентгена, а Леонардо да Винчи можно посчитать предтечей нынешних космических полетов[123].
Есть и усредненный способ, по которому дело могло бы обстоять примерно так. Там, где Бэкон — экспериментатор-материалист, он — почти Пруст и почти Дальтон. Там же, где он маг, схоласт и мистик (нарочно все вместе!), он — бесплодный герметист.
Но можно поступить и вовсе иначе. Посчитав его теоретическую догадку, хотя и не осознанную ни им, ни его окружением, за нечто, похожее на эти два закона новой химии — постоянства состава и кратных отношений, примем эту догадку не за абсолют, а лишь за точку отсчета, привязанную к современному состоянию науки. С нее-то и начнем историческую реконструкцию. Тогда, возможно, два достаточно распространенных, хотя и противоположных взгляда на Бэкона (Бэкон преодолел поле тяготения современной ему среды настолько, что сравним с ученым Нового времени; или: Бэкон «никогда не понимал, что такое экспериментальный метод») будут сняты[124].
В чем же состоит «догадка» Бэкона и почему она осталась не осознанной и автором, и средой, оказавшись на протяжении полутысячелетия вне алхимического обихода — за пределами природоведческой европейской традиции?
Передо мною трактат знаменитого оксфордца «Speculum Alchemia» («Умозрительная алхимия», или «Alchimia mirror» — «Зеркало алхимии») (Bacon, 1702; Морозов, 1909, с. 50–93). Этот трактат Н. А. Морозов назвал «самым стройным из всех, дошедших до настоящего времени», а про его автора сказал, что «…при других условиях из Бэкона вышел бы Ньютон современной химии» (1909, с. 60). Опять-таки дань модерни- заторским установкам.
Большая часть трактата посвящена поискам красного эликсира, способного превращать любой металл в золото. Этот поиск осознавался Бэконом как опытный (в специфически средневековом понимании опыта). Искомой же панацеей должно быть некое соединение ртути и серы как смесь отцовского и материнского начал, дающих в их сочетании жизнь камню философов.
«…Ни ртуть, ни сера, — пишет Бэкон, — не могут сами по себе, в отдельности, зародить металлы, а лишь соединившись друг с другом, они порождают и их (металлы. — В. Р.), и многие минералы. Следовательно, очевидно, что наш камень должен родиться из соединения этих начал и иметь красный
