Генька вдруг заметил на сцене, в президиуме, какое- то движение. Майор Бортовой, до того шептавшийся с соседом, резко повернулся в сторону Филимоныча и даже приставил к уху ладонь.
Учитель говорил четкими фразами, как на уроке.
— Штурм был сорван, и это должно войти в историю. Все, день за днем. И перемалывание фашистских дивизий, и распад иностранных легионов, и таинственное исчезновение той же «Большой Берты». Чтобы рассказать об этом как следует, нужно еще великое множество материалов. Прошу вас порыться в старых бумагах, записать, что сохранилось в памяти. Много ли, мало — все пойдет впрок.
Филимоныч сделал паузу, и Генька подумал: «Сейчас скажет: «Ясно? Тогда действуйте!»
Но учитель, не добавив ни слова, сошел со сцены.
После торжественной части зал опустел, все перешли в гостиные.
На дверях появились самодельные таблички:
«Хозяйство Монахова».
«Связисты — сюда!»
«Мин нет. Саперный батальон».
Наспех намалеванная пушка указывала место сбора артполка, а за дверью с красным крестом слышались женские голоса.
Оля сразу пошла туда.
Генька оглядывался по сторонам. Но тут на его плечо легла тяжелая рука.
— Ну, двинули, следопыт!
И майор Бортовой увел счастливого Геньку к разведчикам.
А Витя как-то растерялся. Сперва он ходил за Николаем Филимонычем, потом сунулся в «хозяйство» неведомого ему Монахова, потом к саперам. Так и бродил он, неприкаянный, пока, наконец, не увидел дверь, на которой кнопками был пришпилен номер старой газеты «Боевое знамя».
«Та самая!» — обрадовался Витя.
Потихоньку приотворил тяжелую дверь.
В большой комнате было полутемно. Горела одна лишь настольная лампа, а по углам в глубоких креслах сидели, беседуя, несколько человек.
Войти Витя не рискнул. Так и остался стоять у входа.
— …нам, газетчикам… — услышал он обрывок фразы.
«Вот бы спросить… про тот снимок… где отец, — мелькнуло у него. — Может, отыщут… Хотя… Не таскают же они с собой старые газеты?!»
Он опять прислушался.
— А помнишь, шеф, наш первый номер?
— Что первый! Ты последний номер вспомни!
— Нет, лучше расскажи, как ты чуть не загремел в сорок втором. Что же тогда все-таки произошло?
«Шеф», как понял Витя, бывший редактор — толстый мужчина с неожиданно тихим голосом (он сидел как раз напротив двери, возле лампы, и Витя хорошо видел его) ответил, чуть заикаясь:
— А я и сам, б-братцы, до сих пор н-не знаю. Как гром с ясного н-неба. Двадцать четвертого августа подписал н-номер, отправил на просмотр, куда следует, и жду «добро» н-на выпуск т-тиража. И вдруг, н-на тебе, приказ с двумя н-нулями, «совершенно секретно»: «Т-тираж не выпускать, н-набор н-немедленно рассыпать, клише уничтожить». А мне т-трое суток домашнего ареста и предупреждение о служебном н- несоответствии.
— За что же?
— Вот и я спросил н-начальство: з-за что? Потом узнаешь, говорят, сейчас н-не время. Ну, до потом так и не дошло: старого н-начальника убило, а новый и сам н-не знал.
— Может, напечатали что-нибудь не так? Вот в пятой гвардейской опечаточка вышла прекаверзная, так редактора — в штрафную роту…
— Н-нет, — отмахнулся шеф, — в этом плане — полный порядок. Мы с к-корректором весь к- контрольный экземпляр вдоль и поперек облазали. Помнишь, Михалыч?
— Еще бы, — отозвался кто-то, не видимый Вите, из другого угла.
— Н-ничего не н-нашли. В общем, тайна мадридского двора. О ней как раз впору в такой темнотище рассуждать. Хоть бы кто ч-человеческий свет зажег.
Витя торопливо прикрыл дверь.
«Симпатичный этот шеф, — думал он, спускаясь по лестнице. — Почему же его под арест? И как это — домашний арест? У квартиры часового ставили, что ли?»
…Первой попалась на глаза Николаю Филимоновичу Оля.
— Разыщи ребят, — распорядился он. — Пора домой.
Витю девочка обнаружила быстро, но Генька куда-то запропастился.
— Вечно он… — ворчал Витя. — Опять за кем-нибудь… увязался… Как тогда… на кладбище…
Геньку они нашли за столиком в буфете. Он сидел рядом с майором Бортовым. В одной руке у Геньки было пирожное, в другой — стакан лимонада, и он очень старался есть и пить неторопливо и равномерно: кусок пирожного, глоток лимонада и опять пирожное.
Бортовой, завидев Олю с Витей, замахал рукой:
— Давай сюда, следопыты! Небось проголодались?!
Витя облизнул губы: пирожное он бы охотно съел.
Но торопыга Оля выпалила:
— Простите, Андрей Андреевич, нас учитель ждет.
— А, тогда пошли! Первое дело — дисциплина! — Бортовой сунул под тарелку деньги и отправился вместе с ребятами.
Филимоныча они застали с генералом. За долгие годы генерал привык, что его внимательно слушают и придают всему сказанному им значительный смысл. Порой даже более значительный, чем он сам хотел. Наверно, поэтому говорил он всегда, не повышая голоса.
— Вот вы, капитан, упомянули о «Большой Берте». Действительно, очень интересный эпизод… К тому же, мортира эта, если я не ошибаюсь, значилась в нашей полосе. Не так ли, майор? — повернулся он к Бортовому.
От неожиданного обращения Бортовой вздрогнул и дважды сглотнул воздух. «Вот что значит генералу отвечать!» — мелькнуло у Геньки.
Наконец Бортовой, как бы на что-то решившись, зычно отчеканил:
— Может и так, товарищ генерал. Только мне после контузии память поотшибло.
И он похлопал себя по макушке, будто показывая, где именно поотшибло память.
— Да, жаль. Я-то об этой истории знаю не больше вашего, капитан. Ведь именно тогда я пребывал в плену у медицины. Добро бы у своей, — он ласково кивнул седой женщине, стоявшей неподалеку, — а то во фронтовом госпитале. Потом прорыв блокады, вызов на Большую землю, — так до конца войны и не удосужился ничего узнать. Но вот что интересно: в сорок шестом или в сорок седьмом году на маневрах кто-то вспомнил о «фрау Берте» и ее исчезновении, и тогда маршал — наш командующий — сразу оборвал: «Еще не время, товарищи! Об этом еще рано!»
— А почему рано? — торопливо зашептал Генька Филимонычу. — Надо было спросить…
Генерал расслышал шепот:
— Такие вопросы задавать не положено. А теперь и не спросишь… Тогда было рано, а теперь — поздно. Умер наш маршал лет пять назад.
Филимоныч покачал головой.
— Да, теперь мне кое-что ясно, — он задумался, поглаживая пальцами переносицу. — Я ведь запрашивал архивы — и наш окружной, и министерский. Ответы совпали: «В фондах, открытых для пользования, требуемых материалов нет».
Бортовой оглушительно расхохотался:
— Дело ясное, что дело темное! Не связывайся ты, капитан, с этой историей. Еще влипнешь…
— Поверхностно судите, майор. И вывод ваш весьма скоропалителен, — сдвинул брови генерал. — Времена меняются. Обо многом мы судим совсем иначе, чем десять или пятнадцать лет назад.
