Вслед за тов. Смилгой наши ряды пополнились тов. Дешевым. Молодой врач, недавно окончивший Юрьевский университет, тов. Дешевой был привлечен к участию в газете и одновременно дан в помощь тов. Рошалю для агитационных объездов частей. Тов. Дешевой выписал своего старого друга по Юрьеву Л. А. Брегмана, который вскоре также появился в Кронштадте. Тов. Брегман, серьезный и знающий марксист, был незаменим в качестве лектора. Кроме того, он был неплохим председателем собраний.
Чтение лекций в партийном кружке теперь уже распределялось между Рошалем, Ульянцевым, Кириллом, Смилгой, Брегманом и Дешевым.
Таким образом, наша руководящая коллегия до некоторой степени расширилась, и успех нашей партии среди кронштадтских масс значительно подвинулся вперед. Очень быстро мы все сработались и образовали дружную партийную семью.
Тов. Рошаль продолжал объезды судов. Агитация нашей партии пользовалась колоссальным Успехом. Особенно сочувственно встречались речи, направленные против войны. Однажды произошел следующий инцидент; некий солдат Шикин, бывший кронштадтский торговец, окопавшийся в тылу и потому, естественно, ярый оборонец и патриот, чуждый ясного политического сознания, но но натуре доводило смелый, выступил на Якорной площади с лозунгом: «Война до полной победы». Толпа, присутствовавшая на митинге, немедленно арестовала его и привела в Совет с требованием немедленной отправки оборонческого агитатора на фронт. «Он стоит за войну до конца! Так вот и пускай он показывает пример и сам идет на передовые позиции — в линию огня», — мотивировали арест доставившие его матросы.
Конечно, Совет на фронт его не отправил, но данный случай сам по себе был чрезвычайно симптоматичен. Империалистическая война не пользовалась никаким кредитом в глазах кронштадтских рабочих, матросов и солдат. Враждебные нам партии не могли показаться на митинге, их встречали единодушными криками: «Долой».
Во время поездок тов. Рошаля по кораблям бывали случаи, что целые суда просили записать их в партию. По словам Рошаля, общее число сочувствовавших нашей партии достигало в то время колоссальной цифры в 35 000 человек, хотя формально членами партии состояло не свыше трех тысяч. Эта сочувственная нам атмосфера была такова, что даже меньшевики и эсеры могли работать в Кронштадте не иначе, как приняв своего рода защитную окраску. Меньшевики и эсеры были у нас только левого, интернационалистического оттенка. В вопросах об отношении к войне и даже к Временному правительству у нас не было больших разногласий. Поэтому зачастую после митинга нам приходилось слышать вопрос: «Так в чем же состоят ваши разногласия с левыми эсерами?» Разумеется, приходилось читать длинную лекцию по марксизму, разоблачая идеалистическую теорию и никуда не годную программу левых эсеров, а также их неверную, колеблющуюся и политически не выдержанную тактику.
Из левых эсеров наибольший успех на широких собраниях имел Брушвит. Молодой парень, всегда ходивший в крестьянском армяке, с довольно большой растрепанной бородой, он явно стремился принять внешнее крестьянское обличье. В совершенстве владея простонародной речью, он был от природы не лишен остроумия, и его речи слушались с большим интересом; тем не менее, когда дело доходило до голосования, то подавляющее большинство рук поднималось за наши резолюции, и Брушвиту не оставалось ничего иного, как для поддержания своего политического престижа присоединяться к нашему предложению. Кроме Брушвита у эсеров работали: матрос Борис Донской, убивший в 1918 г. в Киеве немецкого генерала Эйхгорна и за это повешенный прислужниками германского империализма, солдат Покровский и интеллигент Смолянский.
Эсеры помещались в бывшем доме Вирена. Там они создали клуб, устраивали заседания, читали лекции на политические и научные темы — одним словом, всячески старались привлечь к себе массы.
Меньшевики-интернационалисты[57] влачили в Кронштадте исключительно жалкое существование. Во главе их стоял какой-то никому но известный учитель, который в первые дни революции приходил несколько раз в редакцию «Голоса правды». Меньшевики- интернационалисты группировали вокруг себя почти исключительно интеллигенцию. Гастролеры из Питера посещали их крайне редко. Мартов не был ни разу. Несколько раз приезжал Мартынов, являвшийся неизменным ходатаем за арестованных офицеров, неоднократно, хотя и безуспешно выступавший на заседаниях Кронштадтского Совета. Значительно большим успехом, чем Мартынов, пользовались у нас анархисты. Они имели толкового и талантливого вождя в лице тов. Ярчука, по своей бывшей профессии портного. Он тогда только что вернулся из американской эмиграции. Нередко в Кронштадт наезжал к анархистам известный питерский анархист-коммунист Блейхман. Но у него как-то не ладилось дело с Ярчуком, который примыкал к анархистам— синдикалистам и поэтому был несравненно ближе к нам. Однако, несмотря на овации, выпадавшие на долю Ярчука, анархисты далеко не могли равняться с политическим удельным весом, который приобрели в Кронштадте большевики.
Большей частью паши митинги ограничивались произнесением речей представителями каждой партии. Но иногда вспыхивала яростная полемика между ораторами различных партий, особенно обострившаяся во время наездов из Питера матерых меньшевиков и эсеров. По части споров с меньшевиками у нас специализировался тов. Рошаль, едкий и остроумный полемист, и позднее других приехавший в Кронштадт тов. Энтин.
Вскоре наш комитет переехал из дома бывшего коменданта города в другое помещение, на дачу, некогда составлявшую собственность расстрелянного адмирала Бутакова. Здесь помещение было несравненно просторнее, и разросшиеся отделы партийного комитета получили возможность работать с гораздо большим удобством. Некоторые товарищи даже поселились в здании комитета. К большому деревянному дому примыкал обширный тенистый сад, в котором летом происходили общие партийные собрания. Секретарем состоял матрос тов. Кондаков. У его стола постоянно толпилась длиннейшая очередь посетителей, приходивших за разъяснениями по самым разнообразным вопросам.
Запись в партию была тогда чрезвычайно упрощена. Достаточно было заявления секретарю, одной- двух соответствующих рекомендаций — и любому желающему без замедления выдавался партийный билет.
Колоссален был спрос на партийную литературу. Наша газета «Голос правды» расходилась почти без остатка. Кроме того, мы выписывали из Питера руководящие партийные газеты как Петрограда, так и Москвы. Кроме газет в большом количестве мы распространяли партийную литературу. Помимо этого, мы были вынуждены издавать собственные брошюры. Литературный голод был тогда неслыханно велик. Каждый корабль, каждый полк, каждая мастерская стремились составить свою хотя бы маленькую библиотечку, и в этих судовых, полковых и заводских библиотеках каждая политическая брошюра зачитывалась буквально до дыр. Февральская революция пробудила колоссальный политический интерес и тем самым вызвала неслыханный спрос на большевистскую литературу.
Глава IV. АПРЕЛЬСКИЕ ДНИ
1. ПРИЕЗД В РОССИЮ ТОВ. ЛЕНИНА
— Сегодня вечером в Петроград приезжает Ленин, — сказал мне тов. Л. Н. Старк. Это было 3 апреля 1917 г.
Я тотчас позвонил по телефону тов. Л. Б. Каменеву. Известие подтвердилось, и в условленный час мы вместе с Львом Борисовичем и Ольгой Давыдовной[58] и тов. Теодоровичем поехали на Финляндский вокзал[59]. Там, как всегда, было людно и шумно.
В вагоне товарищ Каменев рассказывал о Владимире Ильиче и посмеивался над встречей, которую ему готовили петербургские товарищи: «Надо знать Ильича, он так ненавидит всякие торжества». В оживленной беседе дорога прошла незаметно, и вот в сумерках уже заблестели огни Белоострова. В станционном буфете собралось довольно много народу: Мария Ильинична, А. Г. Шляпников, А. М. Коллонтай — всего около двадцати ответственных работников партии. Все были в оживленном,
