«спасал видимость», объясняя ее геометрически. «Спасать видимость» — apparentiam salvare — это крылатое словечко проходит через всю историю астрономии средних веков. Многие астрономы средневековья довольствовались тем, что система Птолемея, давая им мощное средство предвычисления небесных явлений, вместе с тем спасает видимость. Но велико было и число тех, кто стремился познать подлинную физическую картину мира. Так как Птолемей их стремлений удовлетворить никак не мог, они готовы были покинуть его.
Особенно остро чувствовали слабость Птолемея астрономы-арабы. Видный арабско-еврейский философ
Арабские философы и астрономы на протяжении пяти веков расцвета арабской культуры — с VIII по XIII век нашей эры — прилагали большие усилия к тому, чтобы освободиться от Птолемея и развить Аристотелеву систему концентрических сфер до степени, которая сделала бы эту систему пригодной для задач практической астрономии.
В отличие от арабов астрономы и математики средневековой христианской Европы слепо следовали за Птолемеем.
Наряду с Аристотелем, Птолемей был непререкаемым церковным «авторитетом», и всякое посягательство на его учение считалось делом «богомерзким».
VII. КОПЕРНИК И БРУДЗЕВСКИЙ
К великой досаде Николая, профессор Войцех Брудзевский прекратил чтение астрономических комментариев как раз в тот семестр, когда братья приехали в Краков. В течение двадцати лет лекции Брудзевского неизменно привлекали в Ягеллонскую академию слушателей изо всех углов Европы. Сам король поэтов Конрад Цельтес[85], на чью голову возложил лавровый венок германский император, прослушал полный курс астрономии, сидя у ног Брудзевского. В латинских гекзаметрах отдал он дань восхищения славному ученому. Ян Зоммерфельд, молодой гуманист, писал о своем учителе и друге: «В науках математических Брудзевский силен необычайно. Все великие истины, найденные некогда прозорливым гением Эвклида и Птолемея, он умеет изложить так, что истины предстают перед вами в ясном свете дня и вы словно видите их собственными глазами».
Готовясь уйти на покой, маститый ученый оставил за собою только чтение любимого Аристотеля. Птолемея он передал в наследство Альберту Шамотулому, известному польскому астрологу. А «Сферы» Сакробоско[86], «Начала» Эвклида, «Календарь» Региомантана, таблицы затмений, «Теорию планет» Пурбаха стали комментировать молодые магистры и лиценциаты — всё прежние его ученики.
Одной из обязанностей Брудзевского как профессора астрономии было начертание в начале каждого года гороскопа, предрекавшего судьбу столицы королевства. Ежегодное гадание тяготило Брудзевского. Сколько раз предсказания, составленные в нарочито туманных выражениях, доставляли их автору один конфуз. А за все труды университет платил профессору «искусств» жалкие гроши.
Все это, надо полагать, сыграло свою роль, когда ученый принял решение покинуть кафедру, на которой прославил «кормилицу-мать» — Ягеллонскую академию.
Почти освободившись в университете, Брудзевский стал читать лекции по астрономии в бурсах по приглашению студентов и у себя на дому.
Студент Коперник явился к Брудзевскому с письмом от епископа вармииского. Ученый знал Ваценрода, не раз встречал его при королевском дворе в годы, когда «прусского каноника» ко двору еще приглашали.
Николая принял крепкий старик лет шестидесяти. С добродушного румяного лица, обрамленного белой бородой патриарха, глядели на юношу добрым, рассеянным взглядом большие серые глаза навыкате.
Брудзевский жил одиноко, в безбрачии, как то положено было профессору. Но в просторном жилище стоял стоголосый гомон — все углы заселяли птицы, нежно любимые астрономом. В университете знали, что пан Войцех питает большое пристрастие к закускам и выпивке. Озорные бурсаки уверяли Николая, будто пичуги находят себе пропитание, выклевывая крошки из буйных зарослей на лице хозяина в часы, когда тот сладко спит после очередного возлияния.
Брудзевского живо заинтересовал рассказ молодого Коперника о занятиях его с каноником Водкой. Водку профессор помнил прекрасно, хоть у него перебывала добрая тысяча учеников таких, как этот каноник. Водка все еще увлекается сооружением солнечных часов? Николай позабавил Брудзевского рассказом, как толстый каноник вместе с ним лазал по южной стене влоцлавского собора, рискуя каждую минуту свернуть себе шею. Сейчас там прекрасные солнечные часы в двадцать локтей[87] диаметром.
Ученый охотно согласился давать племяннику епископа вармийского частные уроки математики и астрономии. Пусть Николай помогает ему и в наблюдениях. Скоро на небе произойдут любопытные вещи. Если молодой человек серьезно намерен заняться наукой о небе, тогда умение правильно пользоваться таблицами, астролябией и трикетрумом ему очень пригодится.
Начались занятия, сыгравшие исключительную роль в развитии идей Коперника. Николай и двое других школяіров почтительно слушали, стараясь не упустить слова из того, что говорил знаменитый ученый. Николаю казалось, что сама мудрость двух тысячелетий говорит устами Брудзевского.
Ученый был духовно близок плеяде гуманистов, водил с ними дружбу, был усердным посетителем собраний «Надвислянского Литературного Содружества», представляя в нем астрономию среди поэтов, историков, стилистов, медиков и философов. От гуманистов усвоил он новую манеру мыслить и учить. Брудзевский не подносил своим слушателям скрижалей божественного откровения, а с чуть скептической улыбкой приглашал их пройтись вместе с ним по саду, где цвели разные математические и астрономические идеи.
Брудзевский был «кладезем знаний». Он знал все, что только было известно средневековью в области счета и измерений, в науке о земле и небе. Он познакомил Коперника с «Началами» Эвклида, с тринадцатью книгами «Альмагеста» Птолемея и с его географией, с астрономическим трактатом Габир ибн-Афла[88], с сочинениями Альфрагана[89], Пьера д'Альи[90], Исидора Севильского[91], с астрономическим учением Аристотеля и комментариями к нему Аверроэса, с трудами испанского короля Альфонса Десятого[92], Пурбаха[93], Бьянкини[94], Региомонтана.
По мере того как текли вечера у Брудзевского, чувство смутного беспокойства, хорошо знакомое Николаю по астрономическим беседам с Водкой, вновь овладевало им. Он проник теперь за кулисы небесного механизма, знает все его винтики. Механизм слишком громоздок — это он ощущал все острее, почти что болезненно.
— Почему так сложно устроен мир?! — не вытерпев, однажды опросил Коперник.
Доброй усмешкой ответил на это Брудзевский. Говорила усмешка о снисхождении старого скептика к нетерпеливой горячности юности.
— Да, мир сложен… В 1248 году Альфонс Мудрый Кастильский собрал у, себя в Толедо пятьдесят знаменитейших тогдашних астрономов, чтобы создали они новую теорию движения небесных светил, более простую, чем у Птолемея. Они и создали вот эти Альфонсовы таблицы, чуть-чуть исправившие таблицы
