— Ты чего это? — спросил Пенкин.
— Снежинка в глаз попала.
— А-а…
Разговора не получалось.
— Ну, а как там Корягин? — храбрился Пенкин.
— Очень по тебе скучает! Он за тебя, труса, заступился. Он, знаешь, что предложил?
— Ну, что?
Но Галя только махнула рукой.
— Я виноватый, конечно, — продолжал неприятно посмеиваться Пенкин. — Но кто меня довел? Твоя подружка — любимая Олечка. На все у нее есть правило, все у нее по полочкам разложено. А я — не хочу на полочке лежать!
— Ах ты, какой особенный!
— Да, особенный. Каждый человек — особенный. Как вы этого не поймете?
— Ну вот бы пришел завтра и объяснил бы нам!
Становилось холодно.
— Мы — за себя. А ты — о ком заботишься? — спросила Галя.
— Я…
— Да, ты! Вот мерзну я, надрываюсь, а ты — все о себе, да о себе. Скучно с тобой, Пенкин, вот что! Я думала — с отличниками скучно. А оказывается, и с двоечниками не веселее.
— А с какими это отличниками тебе скучно? С Прудковым, что ли?
— А тебе какое дело?
Тут Пенкин расстроился. Обидно ему, что ли, стало?
— А как Нина Григорьевна? — ни с того ни с сего поинтересовался он.
— Замучилась Нина Григорьевна.
— Все-таки она хорошая. Ты ей привет передавай.
Постояли молча.
Потом Пенкин отошел и сказал:
— В общем… это… спасибо тебе, что пришла. И прости, что дневник твой унес. Вон он — целенький и невредименький. А мой — можешь на память себе оставить. Он мне ни к чему теперь…
Галя не сказала о том, что не случайно унесла его дневник две недели назад, что сберегала его, Пенкина. Ничего не сказала.
— Придешь в понедельник? — только спросила она.
— У меня билет на воскресенье.
— Струсил?
— Опять завелась!
— Я правду говорю.
— И я — правду. Теперь — не вру.
— Придешь?
Пенкин промолчал.
— Не знаю. Я тебе, Кудрявцева, напишу.
— Можешь не писать. Я тебе, Пенкин, не отвечу. Если ты не придешь в понедельник в школу, пусть даже на один час, я тебе никогда не отвечу. Запомни!
И Галя, не оборачиваясь, зашагала прочь.
Тихо было кругом. И белым-бело. И экскаватор, изрядно потрудившись за две недели, теперь помалкивал.
Глава шестая. Место в строю
Уже Щукин протрубил сбор, уже ребята выстроились на линейку, уже Фигурный пряник замахнулся палочкой на барабан, уже географ Борис Дмитриевич, по старой армейской привычке, вытянулся в стойку «смирно», уже Галя Кудрявцева успела подумать, что все ее позавчерашние старания — напрасны, как вдруг дверь приотворилась и в класс просунулась голова Пенкина.
— Почему опаздываете? — строго спросил Борис Дмитриевич.
— Был у врача! — не сморгнув глазом, отрапортовал за Пенкина дежурный Зайцев.
— Становитесь в строй! — скомандовал учитель географии.
Ничего еще не понимая, зажав под мышкой портфель, Пенкин принялся отыскивать свое место в строю. Корягин и Прудков раздвинулись, и Пенкин встал между ними.
После рапорта все разошлись по местам.
Пенкин ни за что бы не узнал своей парты, если бы там не сидела Кудрявцева. Пенкин ни за что не узнал бы и своего класса — стены его отливали цветами радуги, посередине тремя рядами зеленых яхт выстроились ученические столы, и все они плыли к большому зеленому острову, который был когда-то классной доской. На подоконниках зеленели тропические растения. И портреты знаменитых путешественников, выравнявшиеся в линейку, казалось, одобрительно кивали головами, переговариваясь друг с другом на иностранных языках.
На мгновение Пенкин подумал, что все это происходит в каком-то фантастическом фильме.
— Пенкин — пятерка, — донесся до него издалека голос Васко да Гамы.
— Что? — вздрогнул очнувшийся Пенкин.
— Пенкин — пятерка, — повторил Борис Дмитриевич, — за контурную карту. Передайте, ребята. — И к Пенкину по рукам поплыла разрисованная цветными карандашами отличная карта Европы.
Вслед за картой приплыл к Пенкину и дневник. В нем рядом со знакомой двойкой находились чьи-то незнакомые пятерки.
Фантастика на этом не кончилась. Фантастика продолжалась!
Пенкин готовился к тому, что его будут ругать, прорабатывать. Но никто его не ругал, не прорабатывал и даже (самое удивительное!) не удивлялся его появлению. Никто не удивлялся! Ни учителя, ни ребята. Все вели себя так, словно ничего особенного не случилось. Ну, проболел человек немного — две недели пропустил, и все!
Пенкин стремился узнать, что значит эта разрисованная Европа и пятерки в дневнике — но спрашивать было не у кого. Все занимались своими делами. Все смотрели на него равнодушно, не обращали никакого внимания. И Кудрявцева не обращала!
На переменке к Пенкину подошла Нина Григорьевна.
— Пришел! Отлично! — сказала она, здороваясь с Геной. — Теперь можно и собраться.
«Ну вот, наконец, начинается!» — подумал Пенкин. Но тут подоспели Корягин с Сорокиным.
— А надо ли торопиться? В субботу будет у нас пионерский сбор. Давайте на сборе и поговорим.
Сорокин покивал головой.
И Нина Григорьевна согласилась, что торопиться действительно некуда. Можно подождать до пионерского сбора.
Потом как ни в чем не бывало прозвенел звонок, и все спокойненько отправились на урок истории.
Александр Петрович всегда сердился, когда преподавал историю шестому «В». То ли на шестой «В», то ли на историю средних веков.
И в самом деле — что в ней хорошего?
Феодалы наживались, а народ нищал.
