От мистера Хэбгуда ответа так и не было. Конечно, его мучает нетерпение, но если смету одобрили, то те десять процентов задатка, что Тедди попросил, тоже должны быть присланы по почте. Ремесленники иногда вынуждены ждать денег неделями, месяцами – это уяснил он по определенным замечаниям мистера Ченса, по его жалобам, которые влетали в одно ухо маленького мальчишки и вылетали в другое, а вот теперь вернулись к нему.
Франсин не перезвонила. Тедди не задавался вопросом почему, он догадывался. Старуха вцепилась в нее и набросилась с упреками, или ее папаша вернулся домой, и она ему понадобилась для каких-то целей. Но с другой стороны, Франсин наверняка держит французский словарь у себя в комнате. Зазвонил звонок, но дверной, а не телефонный. К нему никто никогда не приходил, поэтому Тедди не мог представить, кто это может быть, если только не Найдж, который зашел, чтобы поругаться из-за визга рубанка.
Оказалось, что это его бабушка. Агнес позвонила в звонок – «из вежливости», сказала она, – и тут же своим ключом открыла дверь.
– Привет, чужак, – сказала она.
Ему не хотелось пускать ее дальше холла, но Агнес прошла в дом, в его комнату и уставилась на «Эдсел», который уже не ожидала здесь увидеть. Однако ее первое замечание касалось отнюдь не машины.
– Здесь как в погребе. Холоднее, чем снаружи.
– У меня нет денег на отопление, – сказал Тедди.
– Слишком горд, чтобы устроиться на работу, да? Хоть какое-то разнообразие – обнаружить чувство гордости в этой семье. Я не буду снимать пальто. Доктор говорит, что мне нельзя охлаждаться, я могу подхватить ту самую гипотермию, которая сейчас у всех, мне совсем не улыбается в моем возрасте оказаться в «Скорой», завернутой в фольгу. Я пришла сказать, что моя приятельница Глэдис сшила тебе шторы и настала твоя очередь выполнять свое обещание: красить ей туалет.
Казалось, что мысль о шторах в этом доме принадлежит далекому-далекому прошлому. Сейчас у Тедди уже новый дом, причем отапливаемый. Может, ему удастся продать результат работы Глэдис, отнести его в один из тех магазинчиков, где принимают бэушные шторы? А вот красить неотапливаемый сортир на заднем дворе все же придется…
Зазвонил телефон. Тедди заметил, как его бабушка тут же засияла – так случалось каждый раз, когда ей выпадал шанс подслушать чей-то разговор. Он взял трубку. Это была Франсин.
– Извини, Тедди. Сразу после нашего разговора приехал папа. А потом позвонила секретарша отца Миранды и сообщила, что на работу меня не берут.
Его все это не интересовало.
– Ты выяснила, что значит «экритюр»?
– Да, выяснила. Это значит «счета», «счетные книги».
– «Экритюр» значит счета?
– Именно так.
– Ты молодец, – сказал он. – Ты гений! Я тебе перезвоню.
Он запрыгал, размахивая руками над головой. И от души рассмеялся. Его проблемам конец, все получилось.
– Что на тебя нашло? – спросила Агнес.
Глава 31
Дэвид Стенарк покончил жизнь самоубийством, и Ричарда не оказалось рядом, когда тот в нем так нуждался. Он ничего не знал о неприятностях Дэвида, потому что не удосужился выяснить, и все время забывал о Дэвиде. А для того настали тяжелые времена, если он, брошенный женой, без друзей, лишенный возможности хоть кому-нибудь выговориться, перебросил веревку через потолочную балку своего гаража, сделал петлю, сунул в нее голову и шагнул со стула.
Ричард не виделся с ним много месяцев. Их дружба больше никогда не была прежней с того дня, как Дэвид произнес те сентенции насчет того, почему гордыня причислена к семи смертным грехам. Ричард и сам это знал, высказывания Дэвида перекликались с его собственными выводами, но бывают ситуации, когда в нас вспыхивает неприязнь к тем, кто с нами соглашается. Мы откровенничаем с этими людьми, потому что ждем, что они опровергнут унизительные для нас доводы и излишне честный анализ нашего собственного характера. Каждый раз, встречаясь с Дэвидом, Ричард обязательно вспоминал ту коротенькую лекцию о тщеславии и умении мириться с собственными ошибками. Поэтому виделся с ним очень редко, и они всегда встречались в обществе его жены Сьюзен, которая была подругой Джулии.
И теперь его нет на свете – Дэвида, друга, который познался в беде, того, кто если и не спас ему жизнь, то как минимум избавил его от многодневных полицейских допросов, подозрений и клеветнических обвинений. Ричарда охватили страшные угрызения совести. Будь он настоящим другом, Дэвид не наложил бы на себя руки. И опять все произошло из-за его мерзкой гордыни, которая разрушила не только его жизнь, но и жизни других. Ему остается только одно, причем нечто чрезвычайно несоразмерное: выполнить просьбу полиции и в пятницу по дороге в Хитроу заехать в участок.
Как только дверь за отцом закрылась – а именно так показалось Джулии, – Франсин тут же ушла. Возможно, она сказала, куда идет, но Джулия не слушала. Она страшно устала от того, что из нее пытаются сделать полную дуру, хотя она и знает, что девочка встречается с Джонатаном Николсоном.
Джулия сказала себе, что рада тому, что Франсин ушла. Ее утомительное присутствие является препятствием, а так она сможет посвятить себя тем задачам, которые так долго мешала ей выполнить ее добропорядочность. В конце концов, она же образованная женщина, обладающая живым умом. Есть масса вещей, о которых надоедливый подросток ничего не знает и в которые он не должен вмешиваться.
Однако когда Джулия проанализировала свои устремления, то обнаружила, что они либо исчезли, либо больше ее не интересуют. Этот этап ее жизни закончился. Джулия ничего не ела на обед – во всяком случае, ей так казалось сейчас, три часа спустя, – поэтому она съела остатки пирога, к которому никто практически не прикоснулся, все шоколадные бисквиты в вазе и йогурт с манго и гуавой. И все ради того, чтобы сделать несколько телефонных звонков. Она позвонила Ноэль, которая не смогла долго говорить (по пятницам в магазине, как всегда, наплыв покупателей), Джослин, вместо которой заговорил автоответчик, и Лауре, у той как раз было свободное время и она горела желанием с полчасика поболтать о диких выходках современной молодежи.
Примерно в шесть случилось нечто странное. Джулия вдруг обнаружила, что весь день скучает по Франсин. Ей стало казаться, что, если бы девочка сейчас вошла в дверь, все ее проблемы улетучились бы, она снова обрела бы покой и радость, ей не пришлось бы пичкать себя нездоровой едой и придумывать себе какое-то занятие.
Но чем темнее становилось на улице – а в шесть было уже темно, как в полночь, – тем прочнее сознанием Джулии завладело второе желание, и оно, хотя и противоположное, существовало вместе с первым, действовало параллельно ему. Она скучала по Франсин и надеялась, в своеобразной, извращенной форме, что та не вернется, что очень сильно задержится, до самой полуночи, чего никогда не случалось. Ей очень хотелось, чтобы падчерица сильно, страшно опоздала, так, чтобы она, Джулия, испытала крайнюю тревогу, небывалый ужас, безумие ожидания и потом, когда та наконец-то придет, взорвалась. Она взорвалась бы, как гроза с проливным дождем, которая приходит в конце изнурительно жаркого дня.
Вот в таком состоянии ума Джулия наблюдала за часами. Делала несколько шагов и смотрела на часы, шла дальше и запрещала себе смотреть на часы, пока не насчитает сто шагов. Автобусная остановка уже давно пустовала, она ясно это видела в свете уличных фонарей, однако отсутствие Джонатана Николсона ее не удивляло. Естественно, его здесь нет, мрачно думала Джулия, он же с Франсин.
К половине восьмого она была почти счастлива. Еще чуть-чуть, и она получит желаемое. Франсин не скоро придет домой. Живые фантазии об изнасиловании, нападении и убийстве стали бесконтрольно заполнять ее сознание. Начал расти и надуваться пузырь напряжения. После девяти будет десять, после десяти – одиннадцать, но задолго до этого ей станет плохо от ужаса, физически плохо, и Джулия, чтобы
