потрясенного взгляда от бледных изящных пальцев, касающихся смуглого лица, от искрящейся нежности и робкой, отчаянной надежды в ярко-зеленых глазах брюнета, от того, как рывком запрокинулась светловолосая голова, обнажая шею, как жадно прильнули к ней горячие губы, как сладкая дрожь пробежала по стройному телу…
Он и сам дрожал, глядя на них, вспоминая и не помня — первое утро здесь, в поместье, и они пришли тогда в библиотеку, пытаясь найти хоть какие-то книги о стихийной магии, и, пока Драко бродил между шкафами, Гарри уселся на стол, а потом, сняв очки, вдруг притянул к себе Малфоя посреди разговора, и они долго ошарашенно целовались, как безумные, а потом…
Сдавленный стон — и, держа сильное, бьющееся тело в объятиях, блондин опрокинул его на стол, накрывая собой, жадно лаская ладонями, и его темноволосый любовник выгнулся под ним, запрокидывая голову и смеясь, уворачиваясь от его поцелуев и замирая от каждого прикосновения, зарываясь пальцами в светлые пряди, задыхаясь от нежности…
Спрятав голову в коленях, Драко сидел на полу у выхода из библиотеки, боясь поднять взгляд и снова увидеть их — влюбленных, счастливых, способных замечать сейчас только друг друга. Его колотила нервная дрожь, и было невыносимо страшно — понимать, что ты свихнулся настолько, что тебе мерещатся дни, когда ты еще не был полумертвой оболочкой самого себя. Видеть этих двоих, слышать их дыхание, их сбивчивый шепот, их стоны и смех — и не иметь возможности прикоснуться.
Осознавать, что все, что тебе осталось — это пытаться помнить тепло рук Гарри.
Обрушившаяся боль была такой, что Драко на мгновение показалось, будто все его тело решило вывернуться наизнанку. Кажется, он закричал, забившись в судорогах, почти успев изумиться, куда делся уже ставший таким привычным ровный, надрывный фон, в котором он жил последние дни. Сейчас этот фон взорвался, разлетелся мелькнувшими осколками, превратившись в невыносимую боль.
Она длилась и длилась, медленно превращая Малфоя в выжатую тряпку, а потом пришел леденящий холод, проникающий в самую душу тонкими пальцами, вымораживающий все, и навалилось такое оцепенение, что сдвинуться с места оказалось просто немыслимой задачей, и Драко так и остался сидеть на полу, прислонившись затылком к резной двери, бессмысленно глядя в пустоту и с трудом переводя дыхание…
Утром была тяжелая голова и четкое ощущение привкуса успокоительного зелья на губах.
Я не сумасшедший, сказал себе Драко, сидя над чашкой кофе и глядя в нее покрасневшими, воспаленными глазами. Я просто слишком хочу увидеть его снова… слишком скучаю по нему. Я знаю, что Гарри — мертв, что он не вернется. Я еще помню об этом. Я уверен.
День снова прошел в кабинете, с кипой свежих газет и ворохом пергаментных свитков.
«…Иногда мне кажется, что отдал бы остаток своей странной жизни только за то, чтобы иметь хоть малейшую возможность докричаться до них. Они так счастливы, и некому оттаскать их за волосы, вдолбить им — вы ошибаетесь в чем-то самом важном, главном, в том, что неизбежно приведет вас потом к печальному финалу. Вы потеряете и друг друга, и сами себя только потому, что не хотите сейчас оторваться от упоения собственной значимостью, собственной страстью и уверенностью в себе — и посмотреть вокруг, в себя, задуматься и увидеть то, что совсем скоро убьет вас обоих…»
Драко хотелось забиться в угол, не видя никого — даже Добби, — свернуться в клубочек и скулить, обхватив себя за плечи. И ровный тягучий фон его существования постепенно снова вползал в душу, заставляя бездумно таращиться в пустоту, подолгу замирать на месте, путая мысли, скачущие по пергаментному листу, превращая их в осколки бессвязного бреда.
Он совершенно точно, абсолютно, наверняка знал, что не хочет этих видений. Что от них — только боль, только ненужные воспоминания, срывающие его обратно в хаос, из которого все труднее становилось выбираться каждое утро.
«…Почему они всегда вместе? Почему им так хорошо, а я обречен на одиночество, глядя на них? Почему я помню до мелочей, до деталей каждую сцену, в которой застаю их по всему дому? Почему я знаю, что один из них шепчет другому на ухо, почти слыша эти слова, почему мне кажется, что я чувствую эти прикосновения, как будто все это уже было — со мной?..»
Драко не хотел их видеть. Он просто зашел однажды случайно в Большую Гостиную и беспомощно замер у двери, глядя на два сплетенных тела на ковре у камина, не находя в себе сил отвести глаз от их упоительной нежности, от их отчаянной, безумной страсти, от их счастливых лиц, от их жадных ласк, всей душой желая сбежать отсюда куда угодно — и не двигаясь с места, уже чувствуя, как возвращается неизменный леденящий вихрь, окутывая его с ног до головы, погружая в беспамятство…
Он поклялся себе, что не позволит призракам прошлого превратить его в марионетку, не способную сдвинуться с места, как только перед ее глазами появляется то, без чего она уже не может существовать.
В следующий раз, застав в ванной под душем двух обнявшихся влюбленных, Драко почти мгновенно развернулся и выбежал на кухню, надеясь привести сознание в порядок чашкой крепкого кофе, не позволяя себе остановиться и снова остаться там, где он вернее всего приближался к безумию.
Распахнув дверь, он чуть не налетел прямо на них — темноволосый юноша прижимал к стене стонущего блондина, впиваясь губами в его шею, торопливо и неловко расстегивая на нем рубашку, хрипло рыча и бормоча что-то… А тот вздрагивал всем телом, все отчаяннее цепляясь тонкими пальцами за узкие бедра любимого, и серые глаза подергивались темной пеленой за пушистыми ресницами, когда голова запрокидывалась, отбрасывая со лба светлую челку, подставляя шею горячим поцелуям…
Опустившись на пол у входа, Драко обхватил руками голову и застонал. Это был момент истины, и он со всей ясностью осознал тогда, что, сколько бы он ни обманывал самого себя — граница уже позади, и это даже не самое страшное.
Самое страшное — то, что он не желает возвращаться обратно. Если не врать, то он хочет только одного — остаться здесь, с ними. С тем собой, который еще помнил, что такое — быть живым.
Если ему суждено умереть, то лучше — так, чем, цепляясь за собственное одиночество, как один угрюмый и опустошенный годами мрака человек, последние двадцать лет предпочитающий подземелья Хогвартса чему-то иному.
* * *
Эксклюзивное интервью с Гермионой Грэйнджер занимало всю передовицу «Ежедневного Пророка» с продолжением на двух разворотах. Весьма пикантный и переполненный откровениями текст перемежался более чем шокирующими колдографиями. Движущимися и цветными, все, как положено.
Драко несколько минут тупо смотрел на собственное лицо посреди газетного листа, пытаясь успокоиться и удержать себя в руках. В первый раз после возвращения из Хогвартса у него возникло всепоглощающее желание выйти из дома — для того, чтобы найти Риту Скитер и превратить ее в кровавое месиво. Возможно, прямо кулаками — и пусть это стало бы последним действием в его жизни.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — Грэйнджер не говорила и половины того, что здесь написано. Скитер прекрасно сложила два и два самостоятельно, прикрывшись словами наивной гриффиндорки.
Статья производила просто убойный взрывной эффект — этого не мог отрицать даже Драко, не понаслышке знавший обо всем, что в ней упоминалось. Что уж говорить о тех, кто слышал всю историю в первый раз? К тому же — слова были далеко не всем, что било по восприятию неподготовленного читателя.
Медленно скомкав газету, Малфой отложил ее в стопку документов, которые требовалось сохранить. Перед глазами все еще стоял снимок с первой страницы — запрокинутое лицо самого Драко с разметавшимися по полу волосами, полуоткрытый на вздохе рот, и губы Гарри, скользящие по его шее… Судя по обстановке, кадр был сделан в Большой Гостиной, у камина — они валялись тогда на ковре, хвала Мерлину, хоть одетые… Видимо, в ночь перед днем рождения Поттера… Стоп.
Грэйнджер точно не могла вломиться тогда к ним с фотоаппаратом под мышкой. Это уже второй случай, когда она публикует колдографии, сделать которые могла только она, и при этом — которые она никак не могла сделать!
Драко снова схватил газету, вглядываясь в движущиеся фигуры на снимке. От нежности в глазах Поттера хотелось взвыть — она была такая неприкрытая, такая очевидная, яркая, кричащая прямо с первой полосы министерской газеты! Мерлин, да можно даже статью после этого не читать… и так уже все понятно. Он снова пробежался взглядом по строчкам.
«…Это только вслух принято говорить, что в войне Сами-Знаете-С-Кем было две противоборствующих стороны. На самом деле и Темный Лорд, и профессор Дамблдор прекрасно знали, что Гарри Поттер и Драко Малфой представляют собой третью силу, не согласную с позицией ни одной из двух других. Только стратегический гений Альбуса Дамблдора смог добиться серией дипломатических уловок контакта с неуязвимой парой стихийных магов и заключить с ними не только временный нейтралитет, но и склонить их к взаимовыгодному сотрудничеству. Как уже упоминалось ранее на наших страницах, Гарри Поттер потребовал оплаты за свою помощь Движению Сопротивления, и мы располагаем неопровержимыми доказательствами того, что эти условия были приняты (см. прилагающиеся внизу страницы копии банковских документов).
В связи с этими обстоятельствами крайне неубедительной выглядит популярная на данный момент версия о том, что Гарри Поттер действительно убил Сами-Знаете-Кого — поскольку за эту смерть ему не платили. Невольно возникает вопрос — что было бы, если бы Темный Лорд назвал ученику Альбуса Дамблдора большую сумму?
