(напр., на рубеже XVIII–XIX вв. у В. В. Капниста и Г. Р. Державина). Возможности, которые давала эта тема для изображения роли поэта в жизни, волновали романтиков (А. В. Шлегель, Ф. И. Тютчев, В. Гюго, Ш. Бодлер), а затем символистов. Для понимания общей настроенности и оригинальности стихотворения Рильке уместно сопоставить его с сонетом Стефана Малларме «Лебедь», переводившимся на русский язык такими поэтами, как Валерий Брюсов и Максимилиан Волошин. Перевод последнего приводится для сравнения с стихотворением Рильке:
Могучий, девственный, в красе извивных линий Безумием крыла ужель не разорвет Он озеро мечты, где скрыл узорный иней Полетов скованных прозрачно синий лед. И Лебедь прежних дней, в порыве гордой муки, Он знает, что ему не взвиться, не запеть: Не создал в песне он страны, чтоб улететь, Когда придет зима в сияньи белой скуки. Он шеей отряхнет смертельное бессилье, Которым вольного теперь неволит даль, Но не позор земли, что приморозил крылья. Он скован белизной земного одеянья И стынет в гордых снах ненужного изгнанья, Окутанный в надменную печаль. Сопоставление этого стихотворения с «Лебедем» Рильке позволяет понять, что в отличие от романтиков и символистов Рильке отказывается от какой бы то ни было явной «эмблематической» символики и будто дает образ реального лебедя. Но «второй план» в изображении этой царственной птицы, несомненно, просвечивает и у Рильке. Ниже даны также переводы «Лебедя» Рильке Юлии Нейман и А. Карельского.
Скованность, с какою бродят души в мире, где не все довершено, схожа с шагом лебедя на суше. А мгновенье смерти, ускользанье берега привычного, оно — робко-медленное опусканье этой птицы на родное лоно расступающихся благосклонно, плавно замыкающихся вод, где все шире, все завороженней, все свободнее, все отрешенней и все царственней она плывет. (Перевод Ю. Нейман). Этот крест, когда невмочь идти нам сквозь невоплощенных мыслей строй, схож с тяжелым шагом лебединым. А конец, — тот вещий страх сознанья, что уходит почва под тобой, — с лебединым плавным опусканьем — на волну, что, нежно и несмело принимая царственное тело, Летой медленной под ним скользит; он же, тихий-тихий, вслед за нею все спокойней, все торжественнее, отрешенней плыть благоволит. (Перевод А. Карельского) Детство Написано около 1 июля 1906 г. (Париж).
Последняя строфа стихотворения дает особенно много для понимания лирики Рильке. Здесь есть и отражение трагической переломности эпохи, и мотив растущего сиротства поэта, и в то же время уподобление одиночества поэта деятельному, трудовому уединению пастуха на лоне природы. Видна по этой строфе как близость, так и недостижимость для Рильке того идеала, который он выразил несколько лет назад (в декабре 1900 г.) в одном из написанных им по-русски стихотворений: «Родился бы я простым мужиком…» Рильке, несмотря на свое пражское происхождение и любовь к России, недостаточно владел русским языком, чтобы успешно писать настоящие русские стихи. Но иногда наивная неточность как бы концентрирует их лиризм: «Я так один. Никто не понимает // молчанье…» (Написанные по-русски стихи Рильке см. выше и в кн.: Р.-М. Рильке. Ворпсведе…, стр. 416–421).
Судьба женщины Датируется приблизительно 1 июля 1906 г. (Париж).
Для сравнения приведен перевод одного из старейших русских интерпретаторов Рильке — Александра Биска, озаглавленный им «Женская судьба»:
Как на охоте, жаждою томим, король любую чашу принимает, — и собственник, как кубком призовым гордясь, ее на полке оставляет: так и судьба к какой-нибудь одной прильнет, — и та, в гордыне беспричинной, чтоб не разбить хрустальный облик свой, его хранит ревниво за витриной,
