заплетает ей гриву, а то случается, что скотина плохо ест, худеет, тоща крестьяне говорят, что она не к двору, ее не любит домовой. Если крестьянину жалко переменить лошадь, которую невзлюбил домовой, или хозяин, как они еще называют его, то мужичок оставляет в хлеве, где стоит скотина, хлеб с солью, как бы в дар «хозяину»; но это теперь редко практикуется, скорее бывает, что если лошадь и корова худеют, не к двору, то такую скотину мужик продает или меняет. — У одного крестьянина в селе Богодухово, Орловского уезда, еще не так давно, была тройка лошадей одной масти; как-то этот мужичок проговорился мне, что с лошадьми его беда, корму не едят, валяются по ночам и бьются и совсем, сердечные, исхудали, стало быть, говорит, хозяин их невзлюбил. Из дальнейших расспросов я узнал, что у этого мужичка в хлеве, где стоят его лошади, не вывозился навоз уже два года, поэтому я посоветовал ему вывезти немедленно навоз, а затем дать хлеву немного проветриться, полить пол разведенной известкой, а также и стены, которые были каменные, а лошадей поместить на другом дворе. Прошло несколько времени, мужичок приходит ко мне и говорит, что теперь его лошадушки, слава Богу, корм едят и не бьются по ночам, как прежде. На мое объяснение, что это лошади бились и худели от насекомых, заведшихся в навозе, мужичок ничего не возразил, а все-таки вера в домового была поколеблена. — Родной отец мой, незадолго до своей смерти, рассказывал мне следующее: «в чертей и т. п. бесовщину я не верю, бояться их не боюсь, но однако, милый сын, я скоро умру: ко мнe, вчерашнею ночью, когда я только что лег, но еще не заснул, кто-то подошел, я ясно слышал шаги, и вдруг „он“ приложил холодную руку к моим губам, и я также ясно чувствовал прикосновение руки неведомого вошедшего». Действительно, через несколько времени отец мой умер от удара.
Говорят также, что ночью иногда давит, душит домовой, но прочтешь «Иже херувимы», то перестанет; объясняют это тем, что находит будто бы тень домового, сам же он не посмеет подойти к крещеному человеку.
– У одного мужичка коровы не водились; что-что ни делал мужик, и молебны-то служил, каждый воскресный день свечку пятикопеечную ставил св. Власию, — ничто не помогало; купит другую корову, смотрит, худеет она, молока не дает, все плачет, слеза течет, глаза гноятся. Чистая беда! Вот одна знахарка и посоветовала ему: «как только корова отелит теленочка, то выпой последнего и отвези в острог арестантам». Мужик так и сделал. Что же? С тех пор все стало благополучно; коровка корм ест, молочко дает и сама на себя похожа. Крестьянин этот жив и теперь.
У одного мужичка лошади не водились, корма не ели, были худые, ночью бились и валялись, а к утру все мокрые стоят; невзлюбил, стало быть, лошадок хозяин. Что ни делал мужичок — ничто не помогало. Вот ему и посоветовала знахарка Акулина пустить на реку тот образочек, который обыкновенно висит у крестьян на их дворе. Послушался мужичок Акулины, снял образок со стены и пустил на реку, вниз по течению, и с тех пор лошади у него стали поправляться, и дело пошло как по маслу. Крестьянин этот жив и по сю пору; он же говорил мне, что если домовые невзлюбят скотины, то мучают ее, бьют, ездят на ней, не дают есть корма. Если же домовой бывает разиня, соня, то соседние домовые воруют тогда корм у скотины и перетаскивают его своим любимым лошадям и коровам. Случается, что домовые из- за корма подерутся, подымут писк, визг, — сонливый домовой тогда проснется и прогонит незваных гостей- воров.
– Купил крестьянин Семен хорошую гнедую кобылку, холил ее, кормил вволю овсом и сеном, благо последнего в тот год уродилось много; кобылка стала гора горой. Но вдруг она стала худеть, прежние веселые глаза помутились. «Домовой невзлюбил», решил крестьянин; решили так же и соседи, а особенно настаивал и взваливал вину на домового сосед Егор. «Удивительно, право», говорил Семен, сколько ни положишь корму, весь съест, а стала кости да кожа». — «Ну, что ж, возразил на это Егор, — корм-то ты кладешь, да его соседние домовые таскают, а твой-то слюнявый видно соня, знай себе спит». Семен было уж порешил продать свою лошадку, а себе купить иную и другой масти. Но вот подошло Крещенье, у Семена престольный праздник: приехали к нему в гости знакомые из соседних деревень, приехали кумовья с кумушками, сваты со свахами и прочая родня. Год был урожайный; всего было вволю: и пирогов, и убоинки, про винцо и говорить уж нечего, так что Семен наш принял гостей и родню на славу. Сидят Семеновы гости вечерком, пьют, едят, речи гуторят, вдруг слышат, что-то на дворе зашуршало, а там послышалось очень ясно: «ох». Семен наш перекрестился и подумал: «опять, видно, домовой; доконает он мою лошадку; пройдет праздник — непременно сбуду». Но кто-то из гостей вышел на двор узнать причину, и что же? Как раз около колоды, где был корм для лошадей, валяется мужик и стонет. Гость вбежал в хату рассказал, что видел на дворе и слышал, и вот посыпались все из хаты во двор, подходят к колоде, и тут-то Семен видит Егора, своего соседа. На вопрос, зачем он сюда попал и отчего у него разбито лицо, тот чистосердечно рассказал, что корм у кобылки воровал он, а не домовой, вот Бог наказал его: «лез я, говорит Егор, через крышу, да нечаянно поскользнулся и скатился под ноги кобылки, а та и ударила меня пятами, да так здорово, что не подымусь».
Сначала Семен было рассердился и хотел посылать за старостой, за сотским, но гости и родня упросили его не делать этого для праздника, а простить Егора, который, в свою очередь, по-крестьянски, поклялся отцом и матерью, женою и детьми, что впредь этого не будет делать; тогда Семен взял да и простил Егора. С тех пор лошадка Семенова опять стала поправляться и сделалась еще краше прежнего.
Однако, про проделку Егорову впоследствии узнала вся деревня и прозвала его домовым; все смеялись, как это «слюнявый соня» смазал по харе его, Егора, аль он разбудил его, соню, как грохнулся с крыши к колоде?
Говорят, что в старину в овинах водились черти, но теперь овинов нет, и черти переселились неведомо куда; водились также и в банях.
– Наша поповка, т. е. усадьба духовных лиц, находится в черте крестьянских строений; во всей поповке была только одна баня, у попа, да и та стояла от дворов на далеком расстоянии, на задах, ближе к полю; про эту баню ходили страшные слухи, что будто бы в полночь сюда приходили с погоста мертвецы, а погост от бани был не далеко; говорили также, что в ней пировали черти с ведьмами, отчего часто слышали шум, крики и хохот; говорили даже, что раз сам сатана был в бане и играл на дудке, а черти с ведьмами плясали и хохотали. Сам поп боялся топить баню ввечеру, а всегда парился в ней днем и то с двумя-тремя работниками; попадья же много лет не заглядывала в баню; жутко ей было. Поп хотел было разломать баню, не одному ж ему в ней мыться, да все откладывал; народ же говорил, что поп не ломает бани из-за боязни, что черти переберутся, пожалуй, еще ближе, прямо на потолок; правда ли это, нет ли, но так люди говорили. Однажды к попу приехали два его племянника, ребята молодые, учившиеся уже в семинарии, про чертей уже слышавшие, но хотя не прочно, а все-таки не воровавшие в их бытие. Узнав про слухи, что в бане их дядюшки водятся черти и всякая бесовщина молодцы племяннички собрали с дюжину смелых парней, вооружились что под руки попало и хотя с трепетом, на сердце, а все- таки подошли к бане почти в полночь, и о диво из див! в бане огонь, шум и крик, и хохот; оробели наши смельчаки и пошли было назад но почему-то остановились: голоса из бани послышались не бесовские, а вполне человеческие. Вооружившись смелостью, опять подходят и уже ясно слышат, что в бане люди, а не черти; дверь отперта настежь, табачный дымок выходит из нее; молодцы прямо к двери — и что же? Пять парней и столько же баб, а может быть и девиц, пьют преспокойно водочку, громко разговаривают и все в амурном настроении. Вышло, что не молодцы испугались уже, а компания, жаждущая любовных ощущений, пришла в неописанный ужас, сообразив не на шутку, что это мертвецы идут с погоста. Но скоро дело разъяснилось, и все пошли в разные стороны. Парни, пировавшие в бане, были узнаны, бабы тоже, и их долго после называли: парней — чертями, а баб — ведьмами. Дурные слухи про баню исчезли; «даже сама матушка попадья стала ходить в баню и расправлять свои косточки», говорили с тех пор крестьяне. А не приезжай к попу племянники, баню бы тот разломал, да и черти, пожалуй, переселились бы, если уж не к попу на потолок, то непременно в какой-нибудь сарайчик пустой на деревне.
Что касается водяного, то никто из крестьян села Богодухова не мог дать мне ясного и определенного ответа, есть ли они или нет. Говорят, что ранее в буковище под мельницей жил водяной, а теперь его нет, вероятно, стар стал и околел, а все-таки ночью и поздно вечером купаться нельзя, а то утопит водяной; так что выходит какая-то раздвоенность в мыслях: с одной стороны водяной околел, а с другой — ночью купаться нельзя из-за боязни того же водяного. Несколько лет тому назад, пожалуй, около 15-ти, в реке Неручи, протекающей в селе Богодухове, утонула женщина, которая, по словам крестьян, в ночное время показывалась из воды и хлопала в ладоши, а также хохотала; однако,
